Григорий Распутин. Могилы моей не ищите

Видя этот порыв Юсупова, Дмитрий Павлович отходит в глубину комнаты и отдает какие-то распоряжения присутствующим тут же Сергею Михайловичу Сухотину и Станиславу Сергеевичу Лазоверту.

Эпизод четвертый

Феликс сидит на кухне квартиры Григория Ефимовича, что на Гороховой, 64.

Никогда раньше ему не приходилось бывать здесь и теперь он находит это место, заполненное световой горчичного оттенка мутью, отвратительным, каким-то убогим, заплеванным и дурно пахнущим.

Зайдя сюда, он даже побрезговал снять головной убор и перчатки, так и остается сидеть, будто он расположился на скамейке в парке.

Медленно и настороженно Феликс осматривается по сторонам из-под надвинутой на самые глаза триковой фуражки. В поле его зрения поочередно попадают грубой, видимо, деревенской работы кухонный стол, посудный шкаф-поставец, изукрашенный примитивным орнаментом в виде цветов, виноградных лоз, рогатых шишек, а также диковинных зверей с кривыми когтями и человеческими лицами, далее следует обложенная желтоватым кафелем печная плита и, наконец, сооруженная у противоположной от двери черного хода стены выгородка, вероятно, для прислуги. Фанерная дверь ее, оклеенная дешевыми обоями в подтеках, приоткрыта, и из образовавшейся щели кто-то наблюдает за ним.

Феликс чувствует это, понимает, что сейчас на кухне он не один.

Правая нога его подрагивает. Такое бывает с ним всегда, когда он испытывает крайнее напряжение, оттого что действие опиума уже полностью прошло, и его мучает жажда.

Сложив руки на груди, издавая гортанные звуки, икая, Юсупов выдавливает из себя:

– Извольте перестать подглядывать за мной и немедленно закройте дверь!

Плавно, как под действием сквозняка, дверь тут же и закрывается, но взгляд, проходящий сквозь стену выгородки, не пропадает, никуда не девается, отчего волнение нарастает, и Феликс наконец не выдерживает! Он резко встает со своего стула, подходит к выгородке и рывком распахивает дверь.

Взору Юсупова предстает следующая картина – узкое, пеналообразное пространство почти целиком заполнено кроватью, в изголовье которой пристроена тумба с расставленными на ней бумажными образками и оплывшими восковыми свечами. На кровати, отвернувшись к стене, лежит человек. К своему страху, Феликс сразу узнает это место – да, это келья Соловецкого старца. Это точно она! Он хочет немедленно выйти и захлопнуть за собой дверь, но какая-то неведомая сила словно бы входит в него и сковывает все его тело. Юсупов цепенеет от этого совершенно, понимая, что уже не принадлежит себе, мысли путаются в его голове, он хочет что-то произнести, но не может, потому что язык не слушается его, распухает и застревает во рту, а забытье обволакивает все его существо, затуманивает сознание, ноги его становятся ватными и бескровными.

– Давно жду тебя, раб Божий, а ты все не идешь и не идешь, – тихо произносит спина, затем переваливается с одного бока на другой, приподнимается на локте, и перед Феликсом предстает лицо лежащего на кровати человека – оно ужасно, оно страшно изуродовано, зубы выбиты, правый глаз заплыл, изо рта вытекает пенистая жижа, волосы всклокочены и окровавлены, а на лбу запеклась рана от пулевого отверстия.

– Вот сюда вошла моя лютая смерть, моя погибель, вот сюда, – с трудом шевеля губами, произносит человек и указывает на рану.

Феликс Феликсович умом понимает, что видит перед собой Григория Ефимовича Распутина, но глаза почему-то отказываются в это верить.

* * *

На прогулку по Екатерининскому парку 1 декабря 1916 года сестры отправились около трех часов по полудню. Были поданы двухместные открытые сани, что не предполагало быстрой езды.

И действительно, поехали шагом, точно пешком пошли. Разве что шипение подтаявшего снега под полозьями и монотонное поскрипывание рессор рождало ощущение именно езды, а не ходьбы, когда можно подолгу, совершенно не утруждая себя никакими физическими усилиями, сосредотачиваться исключительно на созерцании движущегося навстречу пейзажа.

День выдался пасмурным, и все: оттепельная хмарь, совершенно черные ветви деревьев, словно процарапанные угольным грифелем, низкое угрюмое небо навевали ощущение полного и безнадежного спокойствия, когда ничего иного, как просто молчать, уставившись в одну точку, делать не остается.

Елизавета Федоровна наблюдала за стаей ворон, которые сидели на карнизах засыпанной снегом беседки и напоминали собой нотные знаки, у каждого из которых был свой хвост, которым они шевелили.

Вороны, впрочем, шевелили не только хвостами, но и клювами, галдели.

Александра Федоровна смотрела в противоположную сторону, ее внимание привлекал расчищенный на пруду каток. Несколько фигур тут плавно скользили по льду, а один из конькобежцев толкал перед собой финские сани, на которых сидело закутанное в шерстяное покрывало и башлык существо.

Первой молчание нарушила Элла.