Григорий Распутин. Могилы моей не ищите

Нет, поверить в это было невозможно, но это была правда!

Феликс уперся лбом в стекло и стал всматриваться в эту брешущую темноту, однако ничего кроме освещенной уличными фонарями набережной противоположного берега Мойки и расположенного на ней второго полицейского участка второй Адмиралтейской части Петрограда разобрать он не мог.

Напрягся, затомился, испытал знакомое с детства желание закричать, чтобы кто-то из прислуги прибежал на помощь, успокоил, вызвал маменьку, дабы она перед сном почитала ему любимого Стивенсона, но так и оцепенел в этом своем несбыточном желании.

Едва переставляя ноги, Феликс добрел до своего заветного шкафа, в котором хранились медикаменты, открыл его и достал стальной лоток. «Подарок прабабушки, элегантная вещица, привезенная из Парижа, напоминает портсигар и пудреницу одновременно», – помыслилось.

Следующие события той бесконечной ночи Юсупов помнил уже с трудом.

Скорее, это были разрозненные вспышки сознания, эпизоды, которые перемежались в прихотливой последовательности, вопреки всякой логике и здравому смыслу. Одни картины были необычайно ярки, даже ядовито ярки, другие, напротив, едва различимы и блеклы до такой степени, что было трудно понять, кто именно на них изображен и что именно на них происходит. А голоса-выкрики, отдельные звуки и даже выстрелы при этом сливались в единую канонаду, какофонию ли, носились внутри головы, не имея, впрочем, возможности вырваться из нее наружу, что рождало ощущение эха и вызывало головокружение.

Феликс находил себя укрытым под толщей воды, на дне глубокого водоема, что делало его движения замедленными, требовавшими неимоверных и мучительных усилий. Он смотрел вверх и ничего не видел, кроме перламутровой гущи, а течение мыслей при этом почти отсутствовало, лишь со временем донося до сознания отголоски помыслов и решений.

Эпизод первый

Господин Пуришкевич вопит в исступлении: «Я убил его! Я убил его!» – и размахивает своим пистолетом системы «Savage».

– Кого же вы это убили, уважаемый Владимир Митрофанович? – едва ворочая языком, вопрошает Юсупов.

– Так его, его и убил, Феликс Феликсович! – не унимается Пуришкевич и указывает на собачий труп, который валяется на снегу у него под ногами.

– Да это же, черт побери, дворовый пес! – не выдерживает Феликс. Изображение тут же вспыхивает у него в глазах, весь двор словно озаряется яркими электрическим светом, и он видит мертвого Григория Ефимовича с простреленной ему «Циммерманом» головой.

– Никак нет-с, Феликс Феликсович, никак нет-с, это и есть дух Григория – лжепророка и развратника! Со второго раза попал в него вот из этого пистолета, извольте посмотреть, – Владимир Митрофанович протягивает свой «Savage» Юсупову. – Сначала от волнения промахнулся, но потом специально укусил себя за кисть левой руки, чтобы сосредоточиться, прицелился и убил демона!

Князь Феликс Юсупов

Феликс принимает оружие, взводит затвор и делает несколько выстрелов в труп Распутина.

На сей раз он знает, что стреляет не холостыми.

Эпизод второй

Юсупов наклоняется к самому лицу Григория Ефимовича, чтобы удостовериться, что тот мертв, и видит его закрытые глаза, но шевелящиеся губы. Феликс явственно различает это движение, эти конвульсии челюстей, будто бы кто-то вложил Распутину в уста свиток, и он, как Голем, пережевывает его.

Сквозь хруст папируса и скрежет зубовный можно разобрать голос старца:

– Наконец я тебя дождался, маленький, почему ты так долго не приходил?

Феликс отшатывается от мертвеца, который продолжает вещать:

– Наверное, ты думал, что я сержусь на тебя, но ты ошибся, злобы на тебя не держу, ведь это же не ты меня убил, потому что я крепко молился за тебя Спасителю и всем святым Его и отвел грех от твоей заблудшей души.

Губы Григория Ефимовича перестают шевелиться, и музыкальная шкатулка, устроенная внутри Голема, замолкает.

И тогда, не помня себя от ярости, Юсупов набрасывается на бездыханное тело и начинает избивать его чем попало, что под руку попадет: лопатой для уборки снега, кочергой, доской, которой сторож подпирает ворота, дубинкой, что прихватил с собой, услышав во дворе выстрелы.

Яркий электрический свет гаснет постепенно, и в наступившем полумраке Владимир Митрофанович Пуришкевич продолжает пинать ногами убитую им бродячую собаку с разными ушами.

Эпизод третий

Феликс открывает глаза и видит себя лежащим на диване в своем кабинете. Он совершенно растерзан и уничтожен. Он не может вспомнить, что с ним произошло, и как он вновь оказался тут, ведь он уверен, что спустился вниз по винтовой металлической лестнице, которая ведет к двери черного хода.

Как из тумана, на него наплывает фигура Дмитрия Павловича, который сокрушенно повторяет: «Зачем, зачем ты это сделал?»

Лицо Дмитрия кажется Феликсу таким родным, таким близким, что хочется поцеловать его, обнять и крепко прижать к себе, но у него, полуживого, нет на нечто подобное никаких сил.