Гримус

Все было так: в неприкрытой похоти Ирины он искал утонченность и элегантность – да, и чистоту – Эльфриды, святость, которая придавала ей особое очарование, поднимая ее, может быть, даже выше графини; в то же самое время из оков самоограничения моралистки Эльфриды он всеми силами стремился к чувственной раскрепощенности Ирины. В них были его единство и борьба противоположностей: невинность Эльфриды и греховность Ирины, свобода Ирины и скованность Эльфриды. Их отношение к мужьям резко отличалось, они находились на различных полюсах теплоты. Их связывал только Взлетающий Орел. Как Эльфрида любит его, но не позволяет своей любви поглотить себя, так Ирина похотливо желает его и отдается своей похоти спокойно и легко. И в той, и в другой царит незавершенность; через его посредство достигается завершенность. Их лица, тела, даже души видны ему как на ладони и слиты в одно. Заниматься любовью с Ириной означает освобождаться от отчаяния и тщетности Эльфриды; прикосновение губами к щеке Эльфриды символизирует очищение от похоти Ирины. Эльфрина, Ирида, Эльфрида, Ирина.

Чудо наконец свершилось, процесс закончился, обоюдное превращение завершилось внутри его. Отдыхая в постели Ирины, он наслаждался чутким равновесием между любовью к невинности и похотливой тягой к плотскому опыту, между самоотверженностью и самопоглощенностью, – он стоял на вершине, с которой возможен был только один путь: вниз. Эльфрина Орел. Их треугольник больше не был тремя точками, он стал одной.

И через секунду это прошло навсегда, ушло в небытие, потому что в своей эйфории он позволил себе произнести имя.

– Эльфрина, – сказал он.

Рядом с ним напряглось тело Ирины Черкасовой.

– Убирайся! – крикнула она.

Взлетающий Орел уже вернулся с высот своего мысленного полета и вновь оказался в комнате, освещенной тусклым трепещущим сиянием одинокой свечи. Только что достигнутое совершенство осколками лежало у его ног.

– Убирайся! – повторила графиня.

Миг совершенства всегда содержит в себе зародыш собственной гибели.

Когда далеко за полночь Взлетающий Орел пробирался через комнаты дома Гриббов в свою спальню, в гостиной навстречу ему из кресла поднялась бледная, изнуренная долгим ожиданием Эльфрида. Горящая в гостиной единственная свеча показалась ему эхом свечи в той спальне, которую он только что покинул.

– Добрый вечер, Взлетающий Орел, – сказала Эльфрида.

Безмолвно склонив в ответ голову, он опустился на стул напротив нее.

– Ирина? – спросила она, уже уверенная в ответе.

– А чего ты ожидала? – ответил он, чувствуя, что этими словами окончательно оскверняет память своего видения.

– Крепче Игнатиуса, верно, во всем свете никто не спит, – горько сказала она. – Мы могли бы заняться любовью прямо здесь и сейчас.

– Но ты сама отвергала меня, – ответил он.

– Возьми меня! – воскликнула она. – Будь все проклято!

Но все повторилось – в его руках тело Эльфриды, желающей его безмерно, вдруг оцепенело.

– Прости, – прошептала она, – но, видно, плоть моя слаба.

– Или слишком сильна, – тихо отозвался Орел.

Граф Александр Черкасов, графиня Ирина Черкасова, Алексей Черкасов и Норберт Пэйдж пьют чай в салоне . Ирина часто обмахивается веером, хотя в комнате совсем не жарко.

– Ма-ма, – счастливо лепечет Алексей.

– Мама с тобой, Алексей, – отвечает Ирина, – мама всегда с тобой.

– Ирина, – говорит ей граф Черкасов, – ты очень сильная женщина.

– Да, – отвечает она. – Да, я знаю. Я знаю, когда нужно отказать себе. И в чем.

Скрытый смысл сказанного не доходит до мистера Пэйджа; он считает графа и графиню чудесной, счастливейшей парой.

– Это великий дар, – чуточку слишком поспешно прибавляет Ирина, чувствуя, что граф хочет перевести разговор на другую тему. – Великий дар. Знать, когда остановиться.