Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель

– У него был легкий удар три месяца назад, и он упрямо отказывается беречься. Он всегда был человеком сильным и очень деятельным и отвергает даже намек на то, что ему следует меньше работать. Воспринимает это как посягательства на свои права… – Она поджала губы и не договорила, а потом добавила: – Доктор его предупреждал. Он может прожить еще довольно долго, но, если сделает что-нибудь глупое, в любой момент заработает новый удар, и на этот раз, весьма вероятно, роковой. Так что вы понимаете, почему все это так срочно и почему встреча с вами показалась Кону даром небес?

– А что будет, когда старый мистер Уинслоу умрет? – после паузы спросила я.

– Все продумано, – терпеливо ответила Лиза Дермотт. – Детали мы можем обсудить и потом. Вкратце, все, что вам надо, – это обосноваться в Уайтскаре, стать Аннабель Уинслоу и, когда старик умрет, унаследовать имущество (и ее долю капитала). Говорю вам, никаких вопросов не возникнет. Разве не понимаете? Вы возвращаетесь не для того, чтобы на что-то притязать, а просто домой, жить. Если повезет, вы успеете спокойно поселиться в доме и обосноваться задолго до любого кризиса, а к тому моменту, как старик умрет, вас уже будут воспринимать без всяких вопросов. А потом, после приличного интервала, вы передадите все наследство Кону. Не волнуйтесь, свою долю вы тоже получите. Мать Аннабель оставила ей некоторую сумму, на которую она могла предъявить права после двадцати одного года, – чудненький независимый доход. Вот его вы и получите – в любом случае выглядело бы более чем странно, если бы вы попытались передать и этот капитал в чужие руки. Что же до главного, до передачи Уайтскара, то ее можно устроить так, чтобы все выглядело вполне прилично. Можете сказать, будто решили поселиться где-нибудь в другом месте… к примеру, за границей… словом, где сами захотите. Фактически вы сможете снова зажить своей собственной жизнью, только с небольшим обеспеченным капитальцем. И если «Аннабель» решит уехать из Уайтскара, передав его своему кузену, который и без того уже много лет управлял фермой, то ни у кого не возникнет ни малейшего повода оспаривать это решение.

– А младшая кузина? Жюли?

– Повторяю, Жюли можете не бояться. У ее отчима полно денег, других детей нет, и она, несомненно, получит еще и долю от капитала мистера Уинслоу. Вы лишите ее Уайтскара, да, но она никогда ни малейшим намеком не давала понять, что он ей дорог, кроме как место, где можно провести каникулы. В прошлом году она окончила школу и устроилась на работу в Лондоне, на Би-би-си, и была здесь только один раз, всего на две недели. Если бы ферма перешла ей, она могла бы лишь продать ее или платить Кону, чтобы он ею управлял. Так что Жюли не омрачит вашу совесть.

– Но ведь…

Это какая-то нелепость, думала я, чувствуя, как все доводы разума отскакивают, точно от стенки, от этого ровного волевого напора.

– Но ведь если бы старик понял, что серьезно болен, а Аннабель все еще не возвратилась бы, он наверняка бы оставил все Кону. Или если он оставил бы все Жюли и она согласилась бы, чтобы Кон был управляющим, это не годится?

Губы мисс Дермотт сложились в тонкую непреклонную линию.

– Это ничего не решило бы. Разве вы не понимаете, как невозможно… Ну ладно, поверьте мне на слово: ничего из этого не выйдет. Нет, дорогая моя, лучший способ найден, и вы – просто подарок богов. Кон уверен, что никогда не сможет добиться Уайтскара и всего капитала, кроме как таким способом. Когда вы скажете, что согласны нам помочь, я объясню вам все более подробно и вы сами увидите, какой это шанс для нас всех и никакого вреда, а меньше всего – этому упрямому старику, который сидит в Уайтскаре и ждет не дождется, чтобы она вернулась домой…

Как-то, сама того не желая, я взяла новую сигарету, руки мои невольно принялись вертеть зажигалку. Мисс Дермотт все говорила и говорила, а я стояла и слушала, оглядываясь сквозь первую, голубую, резкую струйку дыма: провисшая постель, красно-фиолетовые обои, гардероб и туалетный столик из второсортной сосны, скатерть с геометрическими карминными и лазурными цветами и на потолке – пятно в форме Ирландии. Я думала о торфяных болотах и кричащих кроншнепах, о буках, распускающихся под порывами ветра. И о колли, помахивающей хвостом, и о прямом взгляде ярких голубых глаз Коннора Уинслоу…

Было так странно чувствовать, как нарастающее волнение покалывает иголочками вдоль спины, как чуть-чуть учащается сердцебиение и перехватывает дыхание. Потому что, конечно же, все это было безумием. Опасным и невозможным безумием. По-видимому, эта коренастая глупая женщина просто не осознавала, как дика и безумна вся эта затея.

«Нет, – думала я. – Нет. Иди своей дорогой. Не вмешивайся во все это».

– Итак? – спросила Лиза Дермотт.

Я подошла к окну, задернула шторы и резко повернулась к ней. В этих действиях было что-то символическое: мы с ней, как заговорщики из книжки, оказывались вдвоем, отъединенные от всего мира в этой забытой богом неряшливой комнатушке, окутанной табачным дымом.