Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель

– Ты имеешь в виду, это ты теперь свободен! Тебе кажется, меня можно прогнать, когда тебе это удобно, забыть меня на целых восемь лет, а потом, когда я вернусь, преспокойно начать с того, на чем остановились? Ты предпочитаешь сам выбирать время, когда любить, да? «Для тебя это не кончилось!» – безжалостно передразнила я. – Вот уж и вправду! Теперь, когда ты навсегда вернулся домой, а жена умерла, теперь-то тебя, конечно, вполне устраивает, чтобы я была рядом! Ну а меня это не устраивает! Как я могу выразить это яснее? Я пыталась добром, но добром ты не понимаешь. Все кончено. Кончено. Так что, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, отпусти меня и оставь в покое!

Даже в этом неверном свете я увидела, как переменилось его лицо – и умолкла, почти напуганная. Потом мысли у меня прояснились. Здесь таится опасность – нельзя забывать об этом. Что бы ни произошло, что бы я ни наговорила ему, сколько бы ни пыталась продолжать свой маскарад – здесь таится опасность. Почему бы не пойти на риск и не закончить все раз и навсегда? Все должно умереть в одночасье. Адам Форрест уже пережил подобное много лет назад, нельзя допускать, чтобы все начиналось снова – и напрасно. И существовал только один способ предотвратить это. Кон недаром показал мне, как разыграть свои карты.

Но в данный момент я просто не знала, с чего начать. Застыв на месте, я беспомощно смотрела на Адама.

А потом передо мной уже не осталось выбора. Слова его шли настолько в тон моим мыслям, словно он читал их.

– Не будь это так абсурдно, – очень медленно проговорил он, – не будь это так безумно, так похоже на черную магию… я бы сказал, что ты не можешь быть Аннабель. Даже за восемь лет ты не могла бы настолько перемениться.

Я резко глотнула воздуха и задохнулась им, а потом произнесла – быстро и чуть громче, чем следовало:

– Что за нелепость! Кем я еще могу быть?

– Именно об этом я и гадаю, – еще медленнее отозвался он.

Думается, эта встреча исчерпала те слабые силы к защите, что у меня имелись. Я просто стояла столбом, глядя на Адама Форреста с каким-то чувством обреченности, неотвратимости судьбы. Темные боги, что следили за нами сквозь серебристое сияние покровительницы влюбленных, помогали мне, тихо убаюкивали, а под конец – предали. Даже не пытаясь ответить, я молча глядела на Адама Форреста, подмечая, как на лице его медленно, с усилием забрезжило понимание.

И даже когда он резко шагнул вперед, оказавшись всего в футе от меня, я не шелохнулась.

– Наверное, я схожу с ума. – Слова давались ему с трудом. – Это невозможно. Невозможно.

Протянув руку, он – тихо и осторожно – развернул меня лицом к свету. Боясь встретиться с ним взглядом, я опустила голову, крепко прикусив губу, чтобы она не дрожала. Настала мучительно долгая пауза.

Наконец Адам снова разжал руки и, вихрем отвернувшись, сделал несколько стремительных шагов прочь. Он хочет уйти, оставить меня тут же и сейчас же, подумала я и ощутила укол паники при мысли – куда же он пойдет. Но он вдруг остановился и несколько секунд простоял спиной ко мне, уставившись в землю.

А потом вновь повернулся, взрывая пятками траву, и подошел ко мне. Лицо его было бесстрастно.

– Это правда.

Я мучительно замялась. Мгновение тянулось, как век. А потом я поняла, что моя нерешительность ответила за меня. Я молча кивнула.

– Вы не Аннабель Уинслоу?

Прочистив гордо, я сумела выговорить довольно твердо и даже с некоторым облегчением:

– Да, я не Аннабель Уинслоу.

– Вы… не… Аннабель, – снова повторил он, и резкость тона была затушевана изумлением.

На этот раз я ничего не ответила. Иррациональное чувство спасения, облегчения не утихало. Серебристое лунное сияние, неподвижные и безмолвные, как нарисованные, декорации разрушенного дома и возвышающихся деревьев, миниатюрные солнечные часы, чья тень протянулась по траве рядом с нашими, – все это придавало происходящему налет полной нереальности. Мы не были людьми из плоти и крови, которые едят, работают и беззаботно болтают при дневном солнце, – мы были существами из фантастического мира, созданиями лунной сцены и жили лишь нашими страстями, могли вести разговоры лишь о любви, и смерти, и страданиях – и лишь утонченным и изысканным языком поэзии. Это был мир предначертанных роком черных парусов, чаши с колдовским напитком и ласточки, летящей над крепостной стеной с золотым волоском в клюве. Мы были Пирвани и Рафи, бесшумными призраками плывущие через ночной сад, и для нас смерть любви была бы подобна поэзии. Не страх и не ссоры, но унылое запустение вокзалов, неподнятая трубка телефона, затерявшееся письмо, годы затянувшегося одиночества…

Лунный луч ударил в солнечные часы ярко, как солнце. Время прошло.

Я все еще стояла лицом к свету. Адам снова подошел почти вплотную ко мне и внимательно изучал мое лицо.

– Вы выглядите, как она, двигаетесь, как она. Но голос другой… и еще что-то. Не спрашивайте меня что. Но это… совершенно необычно. Вне доводов разума.

– Но это правда, – тихо произнесла я.

С губ его сорвался негромкий смех, не имевший ничего общего с весельем.