Гроздья Рябины

В июне к ним приехали погостить мама с Ниной, старшей сестрой (еще одна Нина, – скажет мой читатель, – сколько можно! Но это правда, и я ничего не могу изменить). У Нины была подруга Галя, еще по школе, родом из Желтых Вод. В конце пятидесятых Галя уехала из Казахстана на свою украинскую родину, она писала Нине о своем чудном городке и звала приехать, встретится, да всё у Нины не получалось, а тут – как подарок, Желтые Воды и Южный Город – совсем рядом на карте. Лететь на самолете мама категорически отказалась: больные ноги, да и боюсь я этих самолетов, никогда не летала. Решили ехать поездом, с пересадкой в Харькове. Герман с Лерой встречали их на вокзале. Нина отправилась в Желтые Воды, а бабушка осталась. На неделю. Дольше никак нельзя, деда Ося остался один, и бабушки душа была не на месте, он такой неприспособленный, правда соседка пообещала присмотреть и приготовить еду, но вы же знаете нашего деда! Это была неделя тихого счастья, когда вечером Германа ждала вкусная еда, да и Лера была присмотрена. Но всё в этом мире кончается, подошло время уезжать, они провожали бабушку и тётю Нину, вернувшуюся из Желтых Вод, и в глазах стояли слёзы.

В это утро старуха Скиданиха пришла совсем расстроенной, даже с Валентиной словом не обмолвилась.

– Всё кончено, – трагическим голосом произнесла она, – надо уходить на пенсию.

– Что случилось, Анна Трофимовна? – встрял Герман.

– А то, что моя очередь на расширение накрылась медным тазом.

– Так Вы же стояли одной из первых, и вот-вот должны были получить!

– Ага, получила! От жилетки рукава получила. Заводу, оказывается, дали строить дом на Чечелевке, а там на этом участке два старых барака под снос, жильцов надо расселить, все новое жилье пойдет под расселение, так что в ближайшие три года квартир не предвидится. А я стою в очереди уже пять лет, и мне через год на пенсию. Вот так, и помирать мне придется в моей однокомнатной хрущевке с сыном.

Герман пошел на прием по личному вопросу, и там ему подтвердили, что действительно, квартир в ближайшее время не предвидится. Но Вы хорошо себя зарекомендовали за два года, и мы хотим предложить Вам должность начальник отдела технического контроля, через два месяца освобождается место, и тогда можно надеяться на квартиру внеочередь или хотя бы комнату. У Вас же семья маленькая? Так Вы подумайте.

Капризная судьба никогда не баловала Германа благосклонностью. Нет, эти два года не были потерей, он прошел отличную школу, лучшую в стране, он стал одним из лучших в отделе, и теперь ему поручали самые сложные работы: сферические своды кауперов, высотные телевизионные вышки, он стал классным специалистом.

Но что же дальше? Корпеть над доской в выматывающей работе, с годами превратиться в старуху Скиданиху? Обещанный отдел технического контроля – это, конечно, перспектива, но работа эта не интересная, конфликтная, склочная. Он ощущал себя инженером, с поиском решений сложных задач, с дерзаниями и терзаниями. Да и обещания квартиры были весьма туманными. Завод был большой. Очень большой, со сложившимися традициями и коллективом, на таких заводах перемалываются судьбы людей при малейшей ошибке, а Герман был пришлым, не защищенным. Ему оставалось только стиснуть зубы и работать, не щадя себя. Леру на летние месяцы он устроил в пионерский лагерь, получил путевку в профкоме, Лера противилась, просилась домой, но Герман настоял, это было лучше, чем сидеть дома одной.

В опустевшем доме тоска с новой силой навалилась на него. Томительными поздними вечерами Герман бегал на Реку, на пляж. Поплавать в теплой, темной воде, смыть с себя коросту дневной суеты, вынырнуть освеженным и просветленным, и потом долго смотреть на молчаливые звезды, на отражение в молчаливой воде огней города. Всё, хватит, пора домой! И как наркомана, притягивал его дом на Вокзальной улице. Он сдавался. Притаившись, как жалкий вор, в тени дерева смотрел на освещенное окно на втором этаже. Ждал, что она выйдет на балкон. Она не выходила. За окном беззвучно двигались тени, шла жизнь. Без него и мимо него. Всё, хватит расковыривать старые болячки! Было больно, стыдно и жалко самого себя. Больше он никогда! никогда не унизится до этого постыдного подглядывания за чужой жизнью!