Груз

Раз уж упомянута генетика. Даже гуманитарии у нас хотя бы краем уха слышали о той войне против классической генетики, которую с одобрения Сталина вел академик АН СССР, академик ВАСХНИЛ, лауреат трех Сталинских премий (все первой степени), герой Социалистического труда, награжденный 8 (!) орденами Ленина «преобразователь природы», беспартийный (!) и загадочный Трофим Лысенко. В течение 1948–1950 гг. сотни биологов лишились работы, некоторых ждали аресты, многих – травля, понижение в должности, перевод в лаборанты на дальние опытные станции. Но! Сталин был еще жив, когда в 1952 г. в ленинградском «Ботаническом журнале» появились открытые антилысенковские статьи. Чуть раньше, осенью 1951-го, Исай Презент, заведующий кафедрой дарвинизма ЛГУ и правая рука Лысенко, был уволен приказом ректора Алексея Ильюшина (а следующий ректор, Александр Александров, два года спустя ослушался Хрущева, приказавшего восстановить Презента в должности).

Но это было лишь стартом долгой борьбы, причем поначалу ее вели в основном ленинградцы – сотрудники БИНа (Ботанического института АН СССР). Они подготовили письмо против Лысенко в адрес ЦК КПСС, но пришли к выводу, что заставить прислушаться к своим доводам и отвести от себя возможные репрессии можно будет, если число авторитетных (а не любых) подписей под ним превысит критическую величину. Подписи собирали тайно и поначалу с трудом. Затея удалась во многом потому, что первым свою подпись поставил директор БИНа Павел Баранов. К концу 1954 г. число подписантов достигло ста, а к моменту отправки по назначению в октябре 1955-го их уже было 297 и ленинградцы перестали составлять большинство. Каждая четвертая подпись принадлежала академику или члену-корреспонденту АН СССР или союзных республик либо одной из отраслевых академий. Именно критическая масса звездных имен удержала разгневанного Хрущева от крутых мер в отношении ученых, а звезда Лысенко, хоть и медленно, но пошла на спад.

Протуберанцев ленинградского вольнодумства на общесоюзном и даже московском фоне было множество, выбор велик, напомню об одном. Более полувека назад, 4 января 1966 г. по ленинградскому ТВ (и, что важно, с трансляцией на Центральное ТВ) прошла передача из серии «Литературный вторник» о современном русском языке, вызвавшая небольшое идеологическое землетрясение. Передачи тогда шли в прямом эфире, поскольку в СССР еще не было видеозаписи, хотя полагались предварительные репетиции, но тут просто не успели. Есть стенограмма (Б. М. Фирсов. Разномыслие в СССР. 1940-1960-е годы // Европейский дом. – СПб, 2008. С. 462–490), многие пассажи в ней опередили свое время почти на четверть века. Лишь в годы перестройки смогли вновь зазвучать заявления вроде: «Кто нам ответит теперь за варварское уничтожение в Москве Сухаревой башни и храма Христа Спасителя?»

Или: «Переименования в советское время городов Вятка, Тверь, Пермь, Нижний Новгород, Самара [напомню: в Киров, Калинин, Молотов, Горький, Куйбышев] можно объяснить лишь безграничной глупостью»

. Был упомянут немалый чиновник, вознамерившийся заменить на «новые и прекрасные» все названия улиц, напоминающие о церквях. Ему тут же предложили пойти дальше и переименовать Никиту Богословского, Роберта Рождественского, Андрея Вознесенского и присутствующего в студии писателя Льва Успенского. В разгар передачи редакторам звонил из Москвы H. Н. Месяцев, председатель Госкомитета по радио и ТВ, требуя прервать передачу и объяснить это техническим сбоем. Но случилось чудо: редакция не выполнила приказ начальника. Редактор Ирина Муравьева (немедленно уволенная) позже вспоминала: «По тем временам передача было чем-то вроде взрыва в Смольном…» В Госкомитете, где страшную вылазку разбирали два полных дня, партийный цензор В. Д. Трегубов что-то угадал: «Посмотрите, как разделываются со всеми нами! Это реванш ленинградцев за Зощенко, за выступление Егорычева

[любопытно, о чем речь], это реванш ленинградцев за все!»

Хочу сказать нечто важное, но сперва небольшое отступление. Когда я юнцом впервые попал в Ленинград, буквально все бытовые вещи – мебель, постельное белье, занавеси, ламбрекены, коврики, полотенца, скатерти, посуда, столовые приборы, чайники, настольные лампы, абажуры, рамки для фотографий, фарфоровые выключатели – продолжали оставаться дореволюционными. Этот культурный слой был обязан стремительно сходить на нет, но не подавал даже признаков капитуляции. Крепким же оказалось наследие, если страшная война и полвека бедствий не смогли его разбить, износить и промотать. Не полностью преуспели и следующие полвека.