Груз

Вольно было Андрею Белому, еще в статусе здешнего обитателя, желчно воспевать «сквозняки приневского ветра», злые гротески петербургских туманов и «зеленые, кишащие бациллами воды». Не вернись он в 1923 году в СССР из своей недолгой эмиграции, глядишь, и у него десятилетие спустя навертывались бы, как слезы, совсем другие строки – как раз для этой виртуальной антологии.

Помню предательскую с юных лет мысль, что Петербург так чарует меня просто потому, что мне незнакомы другие мировые столицы. Каким же облегчением было убедиться, что, даже не вполне оправившись после выматывающей политической болезни, даже пропустив в XX веке две, а то и три архитектурные эпохи, он невозмутимо выдерживает сравнение с самыми прославленными городами. Он другой, чем они, и это замечательно; он не менее прекрасен, вот что главное. Сегодня он беднее своих главных коллег по глобусу, но эта бедность не навек. Во многом же он непревзойден, и прежде всего – в использовании речной дельты. Есть много городов, отмеченных роскошеством речных вод, но нет более совершенного речного вида, чем тот, что открывается со стрелки Васильевского острова.

Другие типологически близкие знаменитые виды, с которыми я его мысленно сличаю, напоминают мне на его фоне мебельный склад. Это, конечно, несправедливо, но ничего не могу поделать. Случайность ли, или какой-то сверхчувственный инстинкт помог основателю империи выбрать столь безошибочное место для крепости и дворца, для самой имперской по своему облику столицы в целом мире. Говорят, она была построена в подражание. Значит, должна близко напоминать некий образец. И что это за образец, можете назвать? То-то и оно.

Моя мечта переселиться в Петербург не сбылась. Мечта не превратилась в цель вследствие моей, формально говоря, измены. Я

сжился с Москвой и в конце концов нежно полюбил ее. В отношениях с женщинами такое исключено: нельзя бесповоротно прикипеть ко второй, не снизив градус чувств к первой. С городами, оказалось, вполне возможно.

* * *

С юных лет не терплю энергично вскакивать утром, наверняка это знакомо многим. Если есть возможность, предпочитаю четверть часа полусонных размышлений, сладкое перелистывание книги жизни. Несколько раз видел ленинградский двор, не колодец, а прямоугольный. Галерная? Миллионная? Внизу отдельно стоящий гараж и лестница в подвал. Лето, летает тополиный пух, у подъезда прислонен велосипед, под аркой курит почтальон, кот и кошка идут за гараж целоваться. Или нет, это угол Среднего проспекта и Кадетской линии, ну конечно, слева нависает купол церкви святой Екатерины. Из узкого оконца напротив (нет, это все же глубокий двор, а не улица) тихо выскальзывает пожилая душа в ночной рубахе до пят и с трудом взмахивая ревматическими крыльями, скрывается за гребнем крыши.

Разумеется, это чердачный седьмой этаж, попасть сюда можно только по черной лестнице, не обслуженной лифтом. Мастерская знакомого художника, есть выход прямо на крышу, ступать исключительно на ребра железной кровли. Странно, его живопись космополитична, не затронута петербургскими сюжетами, и при этом он остался петербургским художником, чуть ли не того самого, описанного Гоголем типа: «Застенчивый, беспечный, любящий тихо свое искусство, пьющий чай с двумя приятелями своими в маленькой комнате, скромно толкующий о любимом предмете и вовсе небрегущий об излишнем». Художник в городе, «где все мокро, гладко, ровно, бледно, серо, туманно»

и лучше которого нет и не будет никогда на свете…

Роковые двенадцать месяцев

2019-й – год столетия «Версальского мира», подведшего итоги Первой мировой войны (1914–1918), год размышлений о причинах того помрачения умов, которое привело к столь чудовищной и, по сути, беспричинной бойне. После этой войны Европа уже не могла остаться прежней. Еще менее могла остаться прежней Россия.

Отрезок времени между 2 (15) марта 1917 года и 18 февраля (3 марта) 1918 года, т. е. между отречением Николая II и подписанием Брестского мира, по своим последствиям стал самым страшным в российской истории. Эти двенадцать месяцев (без 12 дней) и сами по себе были наполнены большими и малыми трагедиями, но исполинская лавина, которую они обрушили, оптически уменьшила масштаб первоисточника и почти скрыла многие причинно-следственные связи. Однако стоит погрузиться в события той роковой поры, становится ясно: многие из них по закону домино развиваются до наших дней и в России, и во внешнем мире. Не исключено, что мы подсознательно стремимся умалить пугающий размах и влияние тех событий. Нас тревожит мысль, что несколько узко мыслящих и несколько одержимых людей на фоне нескольких почти пустяковых происшествий могли сокрушить великую страну и до самых оснований сотрясти мир.