Груз

Историки любят искать предпосылки, сделавшие неизбежными те или иные судьбоносные повороты в жизни стран и народов. Русская революция 1917 года – трудный случай в этом смысле. Авторитетный коллектив ученых (А. Н. Боханов, М. М. Горанов, В. П. Дмитриенко.

История России. Т. 3. XX век. – М., 1996) признает: «Попытки целого направления отечественной историографии (с 20-х и вплоть до 80-х гг. включительно) определить „предпосылки“ революции можно считать безуспешными. Зависимость между выделяемыми объективными и субъективными „предпосылками“, с одной стороны, и масштабом, глубиной, результатами революции – с другой, выявить так и не удалось. Сама концепция „предпосылок“ навязывала вывод о закономерности революции»

, каковой закономерности не было. По сути, это признание того, что революция 1917 года – во всяком случае, ее начало, февральский переворот, – явление ничуть не предопределенное. Но произойдя, этот переворот стал неотменимой причиной (т. е. предпосылкой уже в истинном смысле слова) гражданской войны и гибели исторической России.

Видимость «революционных предпосылок» усматривалась в начале XX века в большинстве промышленных стран. Но вероятности самых разных поворотов судьбы сосуществуют и уживаются всегда и везде, ветвистость вариантов бесконечна. Какой воплотится в жизнь, про тот и будут говорить: «Все к тому шло» и «Мы это предвидели» (хотя предвидели иное). Чтобы история выглядела наукой, а не сборником происшествий, ученые отыскивают «исторические закономерности», доказывая, что развитием стран и народов управляют объективные законы. Однако решающие события всякий раз происходят не в угоду этим законам, а по капризу случая. Прошлое усеяно развилками. Хорошо сказано у Набокова: «К счастью, закона никакого нет, – зубная боль проигрывает битву, дождливый денек отменяет намеченный мятеж, – все зыбко, все от случая, и напрасно старался тот брюзгливый буржуа в клетчатых штанах времен Виктории, написавший темный труд „Капитал“ – плод бессонницы и мигрени»

(«Соглядатай»).

Еще в январе 1917-го царь колебался, не последовать ли советам, содержавшимся в записке члена Государственного совета А. А. Римского-Корсакова. Ее автор, разгадавший, что либеральный «Прогрессивный блок» готовит переворот, буквально требовал ввести военное (или даже осадное) положение в столицах, объявить рабочих оборонных заводов «призванными по законам военного времени», закрыть распоясавшиеся газеты и так далее. Поступи царь именно так, не было бы никакой революции, а остроглазые современники, свои и зарубежные, ясно показали бы в своих дневниках и мемуарах, что рассуждения наивных людей о близкой революции были просто смехотворны. Помня, насколько тяжелее ситуация была в 1915 году, да ив начале 1916-го тоже, царь скорее всего счел меры, предложенные Римским-Корсаковым, излишними и способными только зря озлобить народ.

Накопленные за советское время свидетельства того, что в годы Первой мировой в России с каждым месяцем и неделей зрела и накалялась «революционная ситуация», составляют целую библиотеку. Соискатели степеней десятилетиями переписывали их друг у друга, добавляя по мелочам новонайденные и ново– выдуманные. Исчерпав хоть немного убедительные, в ход пускали любые. Жена Николая II узнает, что в зимний Петроград в изобилии подвозят цветы и фрукты, и спрашивает у мужа, не разумнее ли было бы подвозить больше мяса. Чем не признак скорого падения династии? Десятого февраля 1917 г. председатель Государственной Думы М. В. Родзянко направляет царю всеподданейший доклад, полный тревоги о том, что не за горами мирная конференция, хорошо ли Россия с ее раздраем между Думой и правительством будет выглядеть в глазах соратников по Антанте. Чем не предупреждение о неизбежной революции?