Гулящая

— Ну, как же ты решишь? — спросил он немного погодя Приську.

Грыцько злорадно усмехнулся. Судья сидел безмолвно.

— Как хотите, — в отчаянии сказала Приська. — Хоть разорвите меня и собакам бросьте!

— А ты не разоряйся здесь! — крикнул старшина. — Ее спрашивают, как ей хочется, а она еще брыкается. Ты знаешь, что суд, как захочет, так и постановит.

— Мне все равно! — огрызнулась Приська. — Что же мне сказать? Вы все против меня… Решите съесть живьем, ну и ешьте! Откуда мне знать, что там, в городе, было? Сговаривался ли Филипп с Загнибидой или нет? Я его не видела, не говорила с ним. Я ничего не знаю.

— Значит, долга не вернешь?

— У меня нет денег.

— Тогда пусть дочка отслужит, — сказал судья.

— Запишите, — обратился к писарю старшина.

Писарь начал писать. У Приськи мурашки бежали по телу, скрипевшее перо писаря словно раздирало ей сердце. Приська окинула быстрым взглядом комнату — Грыцька уже не было.

— Все, — сказал писарь.

— Так вот тебе решение: за те деньги, что твой муж взял у Загнибиды, пусть твоя дочка отслужит. Слышишь?

Приська стояла молча, безучастно, словно говорили о чем-то, ее не касающемся.

— Иди, — сказал старшина.

Приська не трогалась с места.

— Чего же ты стоишь? Иди домой! — снова сказал старшина и мигнул сотскому. Тот подошел к Приське и взял ее за руку.

Словно пьяная, пошатываясь, пошла Приська за сотским. На крыльце у нее закружилась голова, потемнело в глазах, и она, как сноп, повалилась на землю. Она опомнилась уже дома. Над ней стояла Христя и тужила, ломая руки.

Одарка утешала Христю, смачивая водой запекшиеся губы Приськи.

Где она? Что с ней творится? Померкшим взором она обвела хату. Это ее хата… вот плачет Христя… что-то говорит Одарка.

— Где я? — было ее первое слово.

— Дома, тетечка, дома, — сказала Одарка.

— Это ты, Одарка… Ты, Христя, — около меня… Слава Богу… — прошептала она, то открывая, то снова закрывая глаза. — О, как мне трудно! Как мне трудно! И почему я не умерла? Зачем я очнулась? — с плачем начала Приська. — Вот тебе и сон! Вот это напасть, это беда! Дочка, голубка моя! На то ли я тебя родила и кормила?

— Мамочка, я тут!.. Мамунечка, я около вас! — приникнув к матери, утешала ее Христя.

— Ты тут, тут… — шепчет Приська. — Нет, тебя уже тут нет. Ты уже не моя… Отняли тебя у меня.

Христя горестно глядела на мать, думая, не помутился ли у нее рассудок.

— Я ж тут, мама. Кто меня отнимает у вас?

— Добрые люди, дочка… Им завидно, что ты у меня растешь… По суду тебя отняли. Ты теперь не хозяйская дочка, а прислуга… Загнибида тебя заберет за каких-то пять рублей, которые на подати пошли, да часть Грыцько украл… За них пойдешь служить… Вот этот сон… этот проклятый сон!.. — сквозь слезы говорит Приська.

Христя всхлипывает, а Одарка поникла головой. Слушает прерывистую речь Приськи; ее лицо стало суровым и бледным. Материнским сердцем она глубоко почувствовала горе Приськи, поняла, отчего ту принесли домой полумертвой. Страшной показалась ей жизнь; думы, горькие как полынь, овладели ею. Вот и у нее растут дети, и у них ее отнимут… И никому нет дела до того, как будет болеть материнское сердце. Она подняла голову, чтобы еще раз посмотреть на Приську и навеки запомнить ее измученное лицо.

Солнце садилось; багровый свет залил хату. Приськино лицо было еще страшнее: бледно-желтое, оно казалось окровавленным.

Одарка ужаснулась: само солнце показывало, как обливается кровью сердце матери. «А людям все безразлично, — подумала она. — Стоит ли так жить, так мучиться?»

В это самое время Грыцько вернулся домой.

— Слава Богу! — войдя в хату, радостно промолвил он. — Избавился от ведьмы!

— Какой?

— Христю Притыку суд выпер в город служить.

— Тссс… — зашипела Хивря, показывая глазами на Федора, сидевшего в углу на лавке.

Грыцько взглянул на сына. Белый как мел, он держался руками за лавку и горящими глазами смотрел на отца, тяжело дыша.

Замявшись, Грыцько прошелся по хате, набил трубку, закурил и молча вышел из хаты.

Федор проводил глазами отца, потом взглянул на мать. Хивря, низко склонившись, сидела на лавке. Видно, им обоим стало стыдно перед сыном. Федор горько и глубоко вздохнул, встал и молча забрался на печь.

— И зачем ты сразу как вошел, так и брякнул? — выговаривала Хивря мужу, ложась спать.

— Да черт его знает! — оправдывался тот. — Вечерело, и я ничего не видел.

— Расскажи, как это получилось?

— А Федор спит?

— Спит. Не бойся.

Грыцько начал рассказывать, как он в городе встретил Загнибиду, как они с ним выпили и начали выкладывать друг другу свои успехи и неудачи. Загнибида говорил о своих торговых делах, кого и когда накрыл, как его надували. Грыцько в свою очередь рассказал о Федоре и просил посоветовать, как помочь этому горю.

— Это дочка того Притыки, что замерз? — спросил Загнибида.

— Того самого.

— Деньги он оставил какие-нибудь?

— Осталось пять рублей.

— Хорошо. Все будет хорошо. Я напишу расписку за его подписью, будто он эти деньги одолжил у меня. Расписку подадим в суд. Если заплатить нечем будет — суд решит: отслужить дочке. Вот ты и избавишься от нее, а тем временем сын выкинет ее из головы.