Гулящая

— Ну, сегодня снегу убудет, — сказал Кирило, чтобы завязать разговор. — Гляди, какая каша стала от воды! Хоть бы до города добраться! Верно, там, на гнилом переходе, вода теперь по колено. Чего доброго, и не пройдем. И утонуть можно, — закончил Кирило, потеряв надежду услышать от Христи хоть слово.

— Кабы! — откликнулась она.

— Что кабы? — спросил Кирило. — Утонуть?

— Ну да! — сказала Христя, вытирая слезы рукавом.

— Пусть Бог милует! Зачем торопиться? Как ни бывает горько иногда, а все же лучше жить… Тебе, молодой, не к лицу такое говорить. Матери плохо — одна она осталась, помочь ей некому, — а тебе что? Молодая, здоровая… Разве тебя работа страшит? Да в селе работа в десять раз тяжелее, чем в городе. Какая там работа? В поле тебе там не ходить, не жать, снопов не вязать. Домашняя работа. Как говорят там: помыть, подать — и ложись спать… Не горюй, лишь бы здоровье, а работа — что? Я сам, слоняясь по свету, служил в городе и хорошо знаю. Кабы не своя хата и служба обществу, я бы и сейчас в город ушел. Ей-Богу, правду говорю. Там уже то хорошо, что людей много. Хоть и чужие, так ты на это не смотри. Среди чужих иногда лучше, чем у своих: ты их не знаешь, они тебя не знают, допекать не станут. Не то что у нас в селе!

Христя уже не в первый раз слышит рассказы о городской жизни. Марина Кучерявенко, ее подруга, третий год служит в городе. Приходила она как-то на праздник в село и говорила, что лучшей службы нет, как в городе: и работы не много, и не тяжелая она, и люди там обходительные, и платят хорошо. За два года Марина скопила целый сундук всякого добра: и платков, и рушников, и юбок, и плахт, еще и тулупчик хороший. В селе за десять лет столько не наживешь. Отчего же мать так плачет? Отчего так убивается? Целая неделя прошла после суда, и всю эту неделю день и ночь мать не переставала плакать, рассказывая ей про горькую подневольную службу у чужих людей. Никто тебе и слова доброго не скажет, если обидят — никто не заступится; больна ли ты — не спросят; а работать заставляют без отдыха. Нанялся — продался!.. И с такой безнадежностью и отчаянием рассказывала все это мать, так горько поливала каждое слово горючими слезами! А Кирило вот совсем другое поет… и Марина тоже другое говорила… Где же правда?… И мать смолоду служила и должна все это знать… Разве тогда хуже было, жилось тяжелее?… Как в тумане Христя, словно бродит в пустыне темной осенней ночью… А может — как у кого: у одного хорошо, а у другого плохо. Ну, а у Загнибиды?

— Дядька! — окликнула она сотского. — Вы знаете Загнибиду? Что это за человек? Какая у него работа?

— Загнибиду? Ххе!.. — вынув изо рта трубку и сплюнув, сказал Кирило. — Загнибиду? Как же мне его не знать, если он в нашей волости писарем был?! Хорошо знаю. Еще отца его немного знавал. Пузатый такой — головой служил… И лютый, спаси Боже! За недоимки людей, бывало, раздевал догола и на мороз выводил, да еще водой обливал. Ну да и сын его — цаца. Этот, правда, голых на мороз не выводил, зато драл с живого и с мертвого. Пьявка — не человек был! Ну, а теперь — не знаю, может, и переменился. Люди рассказывали, что он очень рад, когда встречает кого-нибудь из нашего села — и напоит, и накормит… Понятно, не нас, голытьбу, а богачей… — добавил Кирило, делая ударение то на одном слове, то на другом.

— Ну, и служба, — начал снова Кирило, — какая же у него служба? Оставив должность писаря, он стал лавочником или прасолом… бес его знает… Вот посмотришь, какая у него работа. Жена у него, говорят, неусыпная хозяйка и добрый человек, а впрочем, я с ней дела не имел. Детей нет и не было. Кому только все добро достанется?… А добра много… Разве промотает его — говорят, выпивает сильно. Да не верь этому: мало ли что говорят. Верь только своим глазам. Вот поработаешь у него, так узнаешь, какой это Загнибида. Крутой был, пока в писарях служил, — без рубля к нему за паспортом и не ходи. Вы, говорит, на заработки уходите деньги загребать, а тут с голоду подыхай… клади рубль! Ну и давали, да еще и в шинок угощать водили. Такой он был, а теперь не знаю.

Христя глубоко вздохнула.

— А ты не вздыхай! Чего тебе? Нехорошо будет — не только света, что в окне, за окном больше. Лишь бы ты была старательной, а хорошей слугой все дорожат. Это тебе не село. А вот и Гнилой переход! — И Кирило стал спускаться с горы в балку, на дне которой протекал маленький ручеек. — Ну, это еще не беда. Воды немного, можно перескочить через этот ручеек! — крикнул он, разбегаясь для прыжка. Но только Кирило опустился на противоположный берег, как сразу и увяз по пояс. — Вот ловушка! — кряхтел он, выкарабкиваясь. — Черт бы его побрал, полны сапоги воды.

Христя еще стояла по ту сторону ручья, когда Кирило провалился в снег, и вся затряслась. Ей казалось, что он тонет. Когда же он выбрался, весь мокрый, ее разобрал смех.

— Хотели, дядька, по-молодецки? — улыбнувшись, спросила Христя.

— А вышло чертовски! — ответил Кирило, идя к мостику, чтобы переобуться. Вода чавкала в его сапогах.