Homo cinematographicus, modus visualis

Я знал, что есть Одзу. Я говорил однажды с Вендерсом, который назвал его своим главным гуру. И в Берлине я встретился с представителем Японского фонда – такая женщина, которая в Германии представляет Японский фонд. И она-то как раз там показывала небольшую ретроспективу Одзу. И я попросил: «Нельзя ли как-нибудь нам тоже прислать, потому что я, к стыду своему, не знаю Одзу, хотя я читал о нем?» Она сказала: «Ну, вы знаете, он такой сложный, он для японцев, он не очень понятен европейцам. Вот мы показываем в тех городах, где уже есть культура просмотра японских фильмов». Я сказал: «Ну мы тоже смотрели Мидзогути, не только Куросаву. Да вот Кинугасу в Москве мы показывали. Было бы хорошо очень показать и Одзу». Она говорит: «Я поговорю с моими коллегами в Токио». И через наши… тогда еще не было представительства Японского фонда здесь, были только культурные отделы в посольстве… Прислали нам список. И оказалось, что там тридцать три фильма Одзу. Я сказал: «Если можно, пожалуйста, все тридцать три». Мне сказали: «Подождите, как тридцать три? Вы покажете все?» Я сказал: «Все».

Вот это был, конечно, такой экстремизм, да? Но я считаю, что оправданный экстремизм, потому что они в это время еще пользовались скидками, и это не так дорого стоило – возить настоящую пленку. И, насколько я знаю, авиакомпании помогали в культуре. Сейчас это отменено, а тогда можно было возить.

К моему изумлению, они прислали тридцать три фильма. Все фильмы приехали на шестнадцатимиллиметровой пленке. И мы на два месяца объявили «время Одзу». Приехал замечательный человек – Хасуми-сан[143]. Это чрезвычайно крупный критик, кстати говоря, женатый на француженке и очень «оевропеившийся», который стал в это время ректором Токийского университета. Он приехал, прочел лекции об Одзу и ввел нас в мир Одзу. Он прекрасно совершенно говорил, так, что мы увидели вдруг какие-то очень важные вещи: например, почему фильмы называются по временам года, по сезонам. Какую роль играет природа, смена их. Что значит один и тот же кадр городского пейзажа, который повторяется, что это для поэтики Одзу, и так далее.

И когда началась ретроспектива, выяснилось, что люди не просто ходят через день (а мы сделали через день) – два месяца программа шла. Мы каждый фильм показывали с переводом и без перевода, дважды. Один день – с переводом, другой раз – без перевода. То есть шестьдесят шесть дней. И есть люди, которые шестьдесят шесть дней подряд ходили в Музей кино.

ЛН: Насколько я знаю, на ретроспективу Одзу вы персонально приглашали многих российских кинематографистов, однако посещаемость в их рядах оказалась невысокой… Мало кто пришел и отнесся к такой удивительной программе с интересом…

НК:

Вот это как раз и есть то самое. Знаете, мы себя, во-первых, привыкли числить особыми. Мы – «особисты», как бы жутко это ни звучало. Мы все время думаем, что у нас особый путь, мы все время себя «вычитаем». И даже когда мы говорим, что мы европейцы, это значит, что мы не азиаты. А кто такой азиат? Почему-то азиат обязательно должен быть дикарем, авторитарным и так далее.

И понять, что для нас японское искусство столь же важно, сколь европейское или американское, до сих пор кажется странным заявлением. Это экзотика. Хотя мы в мире – ́большая экзотика, чем японцы. И когда говоришь про Одзу[, многие отвечают]: «Да знаю я это японское искусство. Да видел я, конечно…»

Я очень хорошо помню, как однажды я Васе Шукшину – мы были вместе в Сибири в поездке – пересказал «Сказки туманной луны после дождя» Мидзогути. Он так слушал, как сказку, и сказал: «Какое название красивое!» И я думаю, что его сборник «Луна в тумане» – это эхо вот того разговора, хотя не уверен, что он посмотрел Мидзогути. А мне очень жаль, если он не посмотрел Мидзогути.

Вы знаете, это очень характерно для наших режиссеров: мы чудовищно провинциальны! Вот я могу сказать, что 99 % наших режиссеров, при всем моем уважении к ним, при всей любви к их таланту, к их одаренности, я должен сказать, что они провинциальны.

Знаете этот замечательный анекдот про закройщика? Это старый еврейский анекдот. В Жмеринку приезжает из Парижа какой-то юноша бывший, уехавший, теперь вернувшийся, вполне элегантно одетый. Выскакивает закройщик и говорит: «Извините, пожалуйста, где вам шили ваш костюм?» «В Париже». с «В Париже? Далеко отсюда?» «Да, три тысячи километров». «Ах, такая глушь и так хорошо шьют!» Понимаете? Вот это логика закройщика из Жмеринки. Оказывается, в Японии шить умеют! Но это еще мне надо доказать, что они действительно хорошо шьют.

Вот беда: мы живем нашими внутренними проблемами, в большинстве случаев, не понимая, что есть общечеловеческие проблемы, и наши проблемы – только преломление общечеловеческих.