How Asia Found Herself

Когда это первоначальное соглашение оказалось непригодным, через год школа наняла более образованную замену по имени Мухаммад Баракатулла - того самого антиколониального активиста, который проводил вечера после работы, редактируя свой английский журнал Islamic Fraternity. Но после продления контракта в 1911 году школа в итоге выгнала Баракатуллу под политическим давлением британского посольства. В конце концов, по условиям англо-японского договора о союзе, который был продлен в 1911 году, две империи были формальными союзниками, что бы ни думали антибританские активисты вроде Баракатуллы.

В течение последующих двадцати лет, вплоть до прихода Фазли, школа наняла еще несколько учителей индийского языка. Все они работали по двухлетним контрактам: после фиаско с Баракатуллой администрация школы стала более осторожно подходить к проверке кандидатов. Вместо того чтобы рисковать и нанимать очередного бродячего революционера, они нанимали индийцев, имеющих прочные профессиональные связи с индийской системой образования. Так, Баракатуллу сменил Даварилал Сингх, выпускник престижного Университета Аллахабада, работавший школьным инспектором в муниципалитете Аллахабада. 6 Его сменил Харихарнатх Турал Атал, который, как и Фазли, получил образование в Алигархе; он работал заместителем школьного инспектора.

В то же время в школе появились первые японские преподаватели урду, которые были выпускниками программы. Самым успешным из них был Гамо Рейичи (1901-1977), который стал главным местным собеседником (и начальником) Фазли. Назначение таких местных преподавателей стало важной вехой в развитии японского лингвистического потенциала. Институционализация изучения языка получила дальнейшее развитие в 1921 году, когда в дополнение к токийской школе была основана Осакская школа иностранных дел, где также преподавался урду, хотя и исключительно японскими выпускниками токийской школы.

Для развития такого лингвистического потенциала требовалось время, особенно если речь шла о переводах культурно значимых текстов, а не о разговорных навыках, необходимых для более узкоспециального общения. В качестве примера можно привести знания японцев об Иране и персидском языке, которые Фазли также был вынужден преподавать. В начале 1900-х гг. персидский язык все еще оставался языком-франка на большей части Ближнего Востока, в Центральной Азии и Индии. Но, несмотря на прибытие в Тегеран в 1880-1890-х годах нескольких японских дипломатов и военных, помимо путевых заметок, эти недолговечные связи не принесли практически никаких лингвистических знаний, по крайней мере, достаточных для перевода персидских текстов.

Понимание лингвистически укорененных культурных и религиозных традиций развивалось медленнее - в том числе и виртуально, как это видно на примере первых японских переводов персидской поэзии на основе "Рубайята" Омара Хайяма, выполненных греко-ирландским посредником Лафкадио Хирном (1850-1904). Увлеченный японофил, который в годы работы преподавателем английской литературы в Императорском университете Токио также стал известен как Коидзуми Якумо, в сентябре 1896 года Хирн прочитал публичную лекцию о Хайяме. Среди присутствующих был Камбара Ариаке (1876-1952), начинающий поэт (а впоследствии крупный романист), который двенадцать лет спустя опубликовал свои переводы "Рубаийята" Хайяма. Эти первые японские переводы персидской поэзии были основаны на знаменитой викторианской версии Хайяма Эдварда Фицджеральда. Затем, в 1916 году, примеру Камбары последовал Цутия Бунмэй (1891-1990), чья книга "Перусия синва" ("Легенды Персии") предложила японским читателям первый взгляд на средневековый эпос "Шахнаме", хотя и преломленный через сокращенную английскую версию.