How Asia Found Herself

Так сложилось, что в течение трех десятилетий после русско-японской войны чиновники и просветители из стран Ближнего Востока и Индии предпринимали свои отдельные и зачастую викарные исследования Японии. Все они в разной степени опирались на имперскую инфраструктуру, соединявшую порты Японии с остальной Азией, и на более глубокие исследования Японии на европейских языках, восходящие к иезуитским изысканиям XVII века. Поэтому наиболее подробные книги о Японии на индийских и ближневосточных языках во многом опирались на посредничество европейских источников. У такой информационной асимметрии были свои причины: межкультурное знание - это кумулятивное и коллективное предприятие, требующее таких инструментов, как словари и переводы, и, желательно, таких институтов, как библиотеки и университеты, где находки различных исследователей могут быть собраны и переданы другим исследователям по очереди. Несмотря на японофилию, охватившую Южную и Западную Азию после поражения императорской России, как в колонизированных, так и в неколонизированных регионах, было мало попыток институционализировать такие исследования - превратить японофилию в японологию. Следовательно, общедоступные знания о Японии основывались на специальных, индивидуальных и викарных исследованиях.

Миссия Масуда, финансируемая государством, была исключением, но и она не была поддержана после его возвращения, не в последнюю очередь из-за глубоких связей хайдарабадских чиновников с колониальной англоязычной системой образования и системой образования на урду. "Страшно подумать, что было бы сегодня с Японией, - писал он, - если бы и они, подобно нам, в течение ста лет тратили свои силы на попытки придать иностранному языку то положение, которое природа предназначила их родному языку". Он, несомненно, был прав. Но факт оставался фактом: будь то востоковедные исследования, на основе которых он составлял свои главы по истории, словарь, предоставленный Парлеттом, или беседы с японскими коллегами - выпускниками Оксфорда, интеллектуальное взаимодействие Масуда с Японией осуществлялось исключительно посредством английского языка, который уже становился главным лингва франка в Азии.

Обратившись к замечательному двухтомному исследованию Японии на урду, написанному преподавателем индийского языка в Токио, который был вовлечен в теневые круги японской имперской разведки, мы увидим, как эти дилеммы и возможности коммуникации продолжали определять индо-японское взаимодействие, пока век империи не достиг своего катаклизмического завершения с началом Второй мировой войны.

 

Глава 4. Ограничения мусульманской японологии

19 ноября 1930 года индиец по имени Мухаммад Фазли отправился на судне "Ранчи" в Японию. Спустя 70 лет после насильственного открытия Японии для внешней торговли эти две страны стали к тому времени тесными экономическими партнерами: хлопок-сырец, поставляемый бомбейскими купцами, оказался незаменим для японских фабрик, которые вытеснили своих манчестерских конкурентов с азиатских рынков, где они господствовали на протяжении столетия. Но в отличие от купцов, которые были первопроходцами на пути из Бомбея в Иокогаму, Фазли ехал, чтобы получить должность учителя. Выпускник Алигархского мусульманского университета, он должен был совершить путешествие не между мирами, а между школами. Япония больше не была закрытой страной столетием ранее, во время бурной эпохи бескомпромиссных реформ Мэйдзи, и ее модернизаторы скрупулезно изучали неизвестные общества Америки и Европы. Школа, в которую направлялся Фазли, была основана в рамках этой программы: это была Токийская школа иностранных языков Гайкокуго Гакко, призванная углубить понимание окружающего мира. Но когда дух вестернизации эпохи Мэйдзи уступил место националистическим, а затем империалистическим призывам к Японии возглавить азиатский ренессанс, в школе также начали преподавать языки Ближнего Востока и Азии. И вот молодому Мухаммаду Фазли предложили должность преподавателя персидского и урду.