How Asia Found Herself

Поскольку "Мамликат" Маликиянса служил в первую очередь франко-японским уроком для Ирана, его единственный раздел о японском языке состоит из нескольких коротких строк, в которых говорится, что этот язык представляет собой смесь китайского с "оригинальным диалектом" Японии. Тем не менее "Мамликат" был новаторским, когда речь шла о представлении японской религиозности на персидском языке. Это один из самых ранних рассказов о буддизме и почти наверняка первый рассказ о синто, когда-либо опубликованный в Иране. Как мы видели в предыдущей главе, в 1885 году в отчете о статуях Будды в Бамиане, опубликованном в престижном тегеранском журнале "Шараф", они были классифицированы просто как идолы, без упоминания какой-либо конкретной религии и даже без ссылки на "буддизм" в английском исходном тексте. Менее чем через два десятилетия, вызванная войной с Россией, книга Маликийца стала еще одной небольшой вехой в межазиатском взаимопонимании. Глава под названием "Религия и традиции" (Din u A'yin) начиналась с объяснения того, что в Японии существует три религии (din), или секты (mazhab), а именно: синто (Shintu'i), буддизм (Buda'i) и христианство (din-i 'Isawi). Обращаясь сначала к синто, маликии описывали его как "путь и дорогу древних богов и законов", хотя и как религию, не имеющую "небесной книги". Опираясь на свои французские источники, которые несли в себе персидский отголосок благородного дикаря Руссо, он концептуализировал синто как выражение естественного закона (a'yin-i tabi'i). Такую религиозность можно было встретить среди многих "дикарских племен" (tawa'if-i wahshi), не имевших этических или моральных учений как таковых; поэтому принцип синто, согласно которому каждый имеет доступ к разуму ('aql), позволял его последователям самим решать, как лучше себя вести. Связывая эту зависимость от разума с более широким политическим посланием своей книги, Маликийцев добавил, что синтоисты называют своего высшего бога Господом Солнцем, чьим живым "представителем" является император.

Обратившись к буддизму, Маликийцы представили исторический рассказ, объясняющий, что Будда жил в Индии примерно за шестнадцать веков до нашей эры. Хотя эта очень ранняя дата вытекала из европейских дебатов об историчности Будды, к 1900-м годам востоковеды остановились на дате около 600 года до н. э. Как и другие переводчики, вынужденные полагаться на доступные им материалы, Маликийцев опирался на устаревшую науку.

Будучи значительно менее позитивным, чем его изображение синто, его представление буддизма также расходилось с тем, что к концу XIX века стало весьма позитивным образом в большинстве европейских исследований, как , так и в индийских работах, появившихся к 1900-м годам после выхода "Света Азии" Арнольда. Так, в "Мамликате" Будда описывается как "претендент на оккультное знание" (mudda'i-yi 'ilm-i ghayb), чей "бизнес взлетел" (kar-i u bala girift) и затем распространился из Индии в Китай, Корею и Японию. Отражая европейские демографические заблуждения того времени, Маликиян также сообщил завышенную оценку, согласно которой численность буддистов в мире составляла около 400 миллионов человек. Затем он перешел к краткому изложению доктрины. В то время как Абд аль-Халик в Бирме сосредоточился на моральных проблемах, связанных с реинкарнацией (танасух), Маликиян сосредоточился на доктрине, согласно которой мир - это иллюзия, не имеющая реального существования. Хотя иранец заимствовал эту идею из своих европейских источников, как Абд ал-Халик из своих бирманских, он настороженно относился к теологическим последствиям таких учений. Как он объяснял, доктрины Будды означали, что творение Бога не обязано ему подчиняться. Для иранских читателей, как мусульман, так и христиан, смысл был ясен: буддизм подрывал моральный порядок коллективной человеческой жизни.

Маликийцев завершил свой рассказ о религии краткой историей роста христианства, которое быстро распространилось "с тех пор, как были открыты ворота Японии", то есть с момента основания договорных портов в 1860-х годах.