...И далее везде

Я подходил к Калинину дважды: сначала в составе «треугольника» — капитан, парторг, председатель судкома — за орденом Ленина для корабля, а затем за собственным «Знаком Почета». Я поторопился протянуть руку к красной коробочке в ладони вручающего и был остановлен его тихим, чуть слышным голосом: «Не спешите, молодой человек, я вас не успел поздравить… — А затем громче: — Поздравляю, товарищ, и надеюсь, не в последний раз». Вслед за этим коробочка с приоткрытой крышкой, из-под которой посверкивал орденок, сказалась у меня, и я в растерянности забыл произнести слова благодарности, спохватился, уже сев на место рядом с поэтом Евгением Долматовским. Мы были знакомы с ним еще как деткоры. Он был торжественно-спокоен, как человек уже опытный, во второй раз пришедший в Кремль за наградой: год назад его наградили орденом за заслуги в области литературы — это было первое большое награждение писателей всех поколений — и теперь вот боевой медалью за работу во фронтовой печати. Мы договорились, что сразу из Кремля съездим в «Комсомольскую правду» показаться, похвалиться ее редактору Данилову, которого снова повысили, переведя из «Пионерки». Но тут начались коллективные фотографирования с Калининым, и я потерял Женю из вида. То ли он передумал, то ли его увлекли в другое место, и я встретил Долматовского… через 25 лет в ЦДЛ, говорю встретил, а не встретились, потому что я не решился к нему подойти и назваться в силу все той же своей болезненной боязни не быть узнанным…

Очень мне хотелось пофасонить, покрасоваться орденом перед Колей Даниловым. Как-никак, он стоял у истока моей морской «карьеры», начавшейся возле камбузной плиты парохода «Лена». Он, Николай, не побоялся, как вы помните, подписать мне ходатайство в Балтийскую контору, несмотря на «сигнал» бдительного секретаря редакции… Я понимал, правда, что своим «Знаком Почета» я Данилова особенно не удивлю. К той поре немало уже журналистов получили ордена — за экспедиции, за походы, пробеги и перелеты, и вот за финскую войну. Корреспондента той же «Комсомолки» Леонида Коробова наградили орденом Ленина: он заменил в бою на Карельском перешейке убитого комбата и поднял батальон в атаку.

Так вот, я понимал, что Данилова своим орденом не поражу. Я знал его склонность скрывать под иронией свои истинные чувства и догадывался, как он меня встретит. Так и встретил, как я догадывался.

— А-а, — воскликнул он, увидев мою просунувшуюся в дверь его кабинета физиономию. — Здорово́, кавалер «веселых ребят»! Догнал, значит, Толю Финогенова… Поздравляю! — Это уже было сказано без иронии в момент, когда он обнял и прижал меня к себе.

Финогенов был тоже недавний искровский деткор; он раньше всех нас перешел во взрослую печать, участвовал от «Комсомольской правды» в экспедиции по спасению папанинцев и получил «Знак Почета».

— Ну рассказывай, рассказывай, Синдбад-мореход… — говорил Данилов, но по характерному рассеянному его взгляду я понял, что он уже где-то далеко от меня, и в таких случаях обижаться на Колю бессмысленно, это не от равнодушия к вам, а от внутренней сосредоточенности на чем-то более важном для него в сию минуту.

14

— Вы знаете небольшую книжку отца «О тактике ледового плавания», изданную в сороковом году? — спросил меня как-то Игорь.

— Не только знаю, но и храню у себя, — сказал я. — Михаил Прокофьевич подарил ее мне в Мурманске. В мою домашнюю библиотеку в Ленинграде, от которой мало что осталось в блокаду, она не попала, уцелела и теперь вот стоит в шкафу. Специалисты говорят, что многие рекомендации, высказанные Белоусовым в книге, остались и посейчас в силе. А напечатанная крошечным тиражом, она просто библиографическая редкость для тех, кто собирает литературу об Арктике.

— У нас с мамой всего три экземпляра… Но я не поэтому спросил вас. Разбирая архив отца, мы нашли пачку листков, исписанных совершенно незнакомым нам почерком, ужасно трудным для прочтения. То, что удалось понять, очень похоже по содержанию, по фактам на текст папиной книги. А по стилю, по форме изложения — на его живую речь, в книжке она стилизована, подогнана к языку учебника, наставления. Похоже, что кто-то записывал отца, а затем передал ему эти записи для редактирования.

— Покажите мне их, — сказал я, уже почти зная, о чем говорит Игорь.

И он протянул мне листки.