...И далее везде

Первым следовало вызволить бедовавшего пуще других «Сакко». Это был наш старый знакомый. В минувшую летнюю навигацию мы вели его в небольшом караване Карским морем сквозь разреженные поля, неопасные для ледокола, но вынуждавшие пароходы то и дело взывать о помощи. Это трогательная картина: ледокол с подопечными. Они жмутся к нему, льнут, как к няньке, да и он то к одному подойдет, то к другому, погудит нежно, приласкает. Они беспомощны и потому послушны, все эти братишки-транспортишки, пока во льду. А стоит вывести на свободу, такого дают драла́, только пятки-винты сверкают, хвост трубой. «Сакко», помню, быстрее других рванул за проливом Вилькицкого, торопясь с грузом на Колыму… Теперь, в беломорском горле, он уже много дней скован: кончился хлеб, остального провианта на трое суток; нет угля, жгут все дерево на судне, сожгли рыбенсы, деревянные брусья в трюме, ограждающие груз; пресной воды ни капли, брали снег, а пошел мелкобитый лед, и снегу не возьмешь. Пароход не только во льду, он еще и на предельно малых глубинах… Куда ни глянет Белоусов у себя в штурманской рубке на карту в районе дрейфа «Сакко», кругом 8 метров, 9, изредка 10. А у нас осадка 9,26. Как подобраться? На брюхе ползти? А если надо — и на брюхе!

«…Капитан «Сакко» сообщил свои координаты… Место на карте получается на линии 10-метровой изобаты.

Иду малым ходом, пеленгую каждые четверть часа маяки Ручьи и Инцы, хорошо видимые. Запросил еще раз «Сакко», какая у них глубина, ответили: 36 футов… А через несколько минут сажусь на мель в расстоянии 7 кабельтовых от транспорта. Промеры ручным лотом говорят, что сидим, видимо, на отдельно лежащем камне. Откачав немного воды, снялся с грунта и, изменив курс, пошел на вест. Через 5 минут снова на грунте. Волочит льдом по камням, разворачивает, корабль накренился. Откачал еще балласт, сполз, пошел на север в поисках бо́льших глубин. Но через полтора часа в третий раз на мели…»

Перечитываю через столько лет эти спокойные строки рейсового донесения, которое писалось уже в порту, а вижу моего капитана вышагивающим по мостику на бессменной вахте. Вижу, каких душевных сил стоит ему вот так кидать и кидать свой корабль на камни в узкости, набитой льдом, почти не имея надежды найти проход к дрейфующему судну с солдатами на борту, нужными фронту, и зная, что никто другой помочь ему не может.

Мы пропоролись, искалечились, а все же подобрались, подползли к «Сакко», обкололи вокруг него лед, снабдили всем необходимым, взяли на буксир и повели разводьями вдоль берега… Белоусов получил возможность спуститься с мостика, прилечь у себя в каюте. Только окунулся, не раздеваясь, в сон — стук в дверь. Вскочил, крикнул: «Что такое опять?» В дверях вахтенный помощник, спросонья Белоусов не разобрал, какой вид у вахтенного — радостно-возбужденный или растерянный. Показалось, что растерянный, расстроенный. «Снова сели? Как теперь-то угодили?» — «Вам Героя присвоили… — говорит штурман. — Только что по радио передано… Мы решили разбудить вас, извините…» — и, видя все еще рассерженное лицо капитана, отступает с порога, пятится. Но смысл известия уже дошел до Михаила Прокофьевича, он подбоченился и сказал: «Спасибо! Пойду досыпать…»

С помятыми боками, потекшими балластными цистернами, разбитыми дейдвудами, с поврежденным винтом, сломанной буксирной лебедкой флагман продолжал работать в Белом море до первых чисел мая, пока не вывел все суда.

13

После ледовой кампании в Белом море «И. Сталин» был поставлен на капитальный ремонт. В мае нас, награжденных, вызвали в Москву для вручения орденов и медалей. Среди сильных впечатлений от той поездки в моей памяти сохранилось, как утром нас прямо с вокзала отвезли в специальное пошивочное ателье, сняли мерки, в середине дня была примерка, а к вечеру все мы уже щеголяли в новеньких, безукоризненно пригнанных кителях. Вот какую оперативность проявил хозотдел Главсевморпути.

Награды мы получали вместе с участниками боев в Финляндии. Народ собрался в Свердловском зале молодой, крепкий: летчики, танкисты, артиллеристы, моряки. И перед началом церемонии, перед появлением Калинина, кто-то из его помощников сказал, обращаясь к переполненному залу:

— Товарищи, ваши чувства в данный момент понятны, но не вкладывайте их полностью в рукопожатие, пощадите Михаила Ивановича, он один, а вас много…