И Эльборус на юге...

Старинное здание у Красных ворот было снесено, книжные фонды переведены. В новом помещении о рисунках никто ничего не знал. Пришлось торить иные пути. Прежде всего следовало вспомнить подробно о роли Поливанова в лермонтовской биографии.

История одной дружбы

Осенью 1828 года, одновременно с зачислением в Московский университетский благородный пансион, Лермонтов с бабушкой поселяется на Малой Молчановке. Он был полупансионером: являлся только на занятия, а жил дома.

Н. И. Поливанов. Кавказский вид (гора Бермамыт). «Ставрополь. 15 июня 1836 г.» Акварель. Литературный музей. Москва. Приписывалась М. Ю. Лермонтову.

Фрагмент акварели.

Н. И. Поливанов.

«Уланский ведет близ Ораниенбаума». 1834. Рисунок. ИРЛИ. Ленинград.

Семейство Поливановых имело собственный дом в самом близком соседстве. Это время и положило начало знакомству подростков. Они ровесники. Обоим по четырнадцать лет.

В сентябре 1830 года Лермонтов поступает в университет.

Святое место! Помню я как сон,Твои кафедры, залы, коридоры,Твоих сынов заносчивые споры О боге, о вселенной и о том,Как пить: ром с чаем или голый ром;Их гордый вид пред гордыми властями,

Их сюртуки, висящие клочками...—

напишет он впоследствии[101].

К университетской поре относится первое известное нам свидетельство дружбы Лермонтова и Поливанова. Связано оно с «маловской историей».

А. И. Герцен, ставший студентом в то же время, вспоминал:

«Малов был глупый, грубый и необразованный профессор в политическом отделении. Студенты презирали его, смеялись над ним.

— Сколько у вас профессоров в отделении?— спросил как-то попечитель у студента в политической аудитории.

— Без Малова девять,— отвечал студент.

Вот этот-то профессор, которого надобно было вычесть для того, чтобы осталось девять, стал больше и больше делать дерзостей студентам; студенты решились прогнать его из аудитории... У всех студентов на лицах был написан один страх: ну, как он в этот день не сделает никакого грубого замечания. Страх этот скоро прошел. Через край полная аудитория была неспокойна и издавала глухой, сдавленный гул. Малов сделал какое-то замечание, началось шарканье.

— Вы выражаете ваши мысли, как лошади, ногами,— заметил Малов, воображавший, вероятно, что лошади думают галопом и рысью,— и буря поднялась: свист, шиканье, крик: «Вон его, вон его!..» Малов, бледный как полотно, сделал отчаянное усилие овладеть шумом и не мог, студенты вскочили на лавки, Малов тихо сошел с кафедры и, съежившись, стал пробираться к дверям; аудитория за ним, его проводили по университетскому двору и бросили вслед за ним его калоши...

Университетский совет перепугался и убедил попечителя представить дело оконченным и для того виноватых или так кого-нибудь посадить в карцер. Это было неглупо. Легко может быть, что в противном случае государь прислал бы флигель-адъютанта, который для получения креста сделал бы из этого дела заговор, восстание, бунт и предложил бы всех отправить на каторжную работу, а государь помиловал бы в солдаты»[102].

Участники инцидента имели все основания тревожиться за свою судьбу. Тогда-то в альбоме Н. И. Поливанова и появляется:

Послушай! вспомни обо мне,Когда законом осужденный В чужой я буду стороне Изгнанник мрачный и презренный.И будешь ты когда-нибудь Один, в бессонный час полночи,

Сидеть с свечой... и тайно грудь Вздохнет — и вдруг заплачут очи.И молвишь ты: когда-то он Здесь, в это самое мгновенье Сидел, тоскою удручен И ждал судьбы своей решенья!

Автограф имеет позднейшую приписку: «28 марта 1831 года. Москва. Михайла Юрьевич Лермантов написал эти строки в моей комнате во флигеле нашего дома на Молчановке ночью; когда вследствие какой-то университетской шалости он ожидал строгого наказания. Н. Поливанов»[103].

Поливанов не знал подробностей, так как учился не в университете, а в одном из частных пансионов. Тем не менее он был полноправным членом студенческого кружка, куда входили также Владимир и Николай Шеншины, Алексей Лопухин и Андрей Закревский.