И Эльборус на юге...

Теперь о самом спектакле. В основу оперы-балета «Влюбленная баядерка» (музыка Д.-Ф. Обера, либретто Э. Скриба) легла баллада Гете по мотивам индусских легенд. «Обер написал музыку комическую, легонькую, которая слушается с удовольствием,— откликнулся петербургский рецензент.— Мы в Индии, в Кашемире, в городе чудес, шалей и баядерок, на площади перед дворцом судьи Олифура. Почтенный судья гораздо больше заботится о своем обеде, нежели о несчастных просителях, которые толпятся у дверей с самого утра. Наконец, он выходит, в толпе рабов и свиты — толстый, румяный, весь в золоте. Просители поют ему о своих делах, а судья поет им о своем обеде. Одна из танцующих баядерок, веселая, резвая, легкая — Золое прельщает судью. Первый акт оканчивается великолепной процессией: Золое сажают на носилки и уносят при звуках живого, бойкого, веселого, блистательного марша»[172].

Актеры и зрители

Некоторые лица на акварели названы самим художником. Это существенно повышает ее документальную ценность. Тем более что Поливанов был тщательным и умелым портретистом. Кто же эти лица?

Олифур — Осип Афанасьевич Петров, легендарный бас, первый исполнитель партий Руслана и Сусанина в операх Глинки.

Баядерка Золое — французская балерина Луиза Круазет, в течение целого десятилетия исполнявшая главные роли на петербургских подмостках. Кстати, прекрасный профильный портрет ее имеется на картине Г. Чернецова «Парад на Царицыном лугу»: она стоит неподалеку от Крылова и Пушкина и смотрит в их сторону.

За дирижерским пультом — Катерино Альбертович Кавос, «директор музыки» столичных театров, плодовитый композитор и талантливый педагог (О. Петров — один из любимых его учеников). Как известно, Кавос помог Глинке поставить «Ивана Сусанина», вопреки сопротивлению дирекции и в ущерб собственным интересам: еще в 1815 году он сочинил одноименную оперу, которая прочно держалась в репертуаре. Советское музыковедение называет Кавоса «наиболее крупным деятелем подготовительного периода русской классической музыки, который способствовал приближению расцвета русской оперы и балета»[173].

Следует заметить, что Лермонтову музыка Кавоса была знакома с детства. «Я был в театре, где видел оперу «Невидимку», ту самую, что я видел в Москве 8 лет назад,— читаем в письме тринадцатилетнего поэта.— Мы сами делаем театр, который довольно хорошо выходит, и будут восковые фигуры играть»[174]. Здесь упоминается опера Кавоса «Князь-невидимка, или Личардо-Волшебник», поставленная впервые в 1805 году и продержавшаяся в репертуаре до 1827-го.

Существует лишь два прижизненных портрета капельмейстера. На поливановской акварели перед нами третий, причем в оригинальном ракурсе: со спины и вполоборота, как он был виден зрителю.

Справа от сцены в собственной ложе — А. М. Гедеонов, директор императорских театров. Невежественный, но вместе с тем изворотливый, цепкий и спесивый чиновник, он причинил много вреда отечественной культуре. «Дело известное,— резюмировал Глинка,— что искусство для Гедеонова не существует»[175]. Директор — притча во языцех; официально — «его превосходительство Александр Михайлович», в просторечии — «Гедеонов-бестия»... «Танцорка молодая» в лермонтовской поэме «Монго» рассказывает:

Зато — вернулись лишь домой —Директор порет на убой:Ни взгляд не думай кинуть лишний,

Ни слова ты сказать не смей...А сам, прости ему всевышний,Ведь уж какой прелюбодей!..[176]

Пытаясь поставить свою драму «Маскарад» на петербургской сцене, Лермонтов обращался к Гедеонову, но никакой поддержки не получил.

Над директорской ложей — ложа министра императорского двора; в ней П. А. Клейнмихель, один из приближенных Николая I. Дежурный генерал Главного штаба, управляющий Департаментом военных поселений, Клейнмихель был активным недоброжелателем Лермонтова. По его распоряжению 21 февраля 1837 года был арестован С. А. Раевский за распространение лермонтовского стихотворения «Смерть поэта». «Любезный друг Святослав!..— писал Лермонтов месяц спустя Раевскому, собираясь в кавказскую ссылку.— Сегодня мне прислали сказать, чтобы я не выезжал, пока не явлюсь к Клейнмихелю, ибо он теперь и мой начальник»[177]. После этих слов, как утверждал первый биограф поэта П. А. Висковатый, в письме содержалась настолько резкая характеристика царского вельможи, что привести ее в печати было невозможно[178].

Впоследствии Клейнмихель станет графом, займет пост главноуправляющего путей сообщения, и имя его с горькой иронией упомянет Некрасов в эпиграфе к «Железной дороге».

Еще одного сановника — генерал-губернатора столицы П. К. Эссена — мы видим в левой ложе. На балах в его доме бывал Лермонтов.