И это называется будни

Выходя, Лагутина бросила многозначительный взгляд на Катю, как бы советуя: «Постарайтесь воздействовать со своей стороны, это очень важно». Но Катя поняла ее взгляд как приглашение для разговора наедине и вышла вместе с гостьей.

— Тут, видите ли, какие сложились обстоятельства, — заговорила она жалобно, когда спустились во двор. — Павлик мой Шевлякова любит. Для него Георгий Маркелович бог, на которого он буквально молится. Надо вам сказать, что Павлик — человек скромный, непробойный и честняга из честняг.

Во дворе было шумно. Галдели дети, затеявшие игру в прятки, раздавалась одиночная сухая стрельба доминошников, сопровождаемая азартными возгласами.

Лагутина вышла с Катей на улицу.

— Техникум хорошо окончил, а застрял десятником на складе оборудования, — продолжала Катя нараспев, чисто по-южному. — Я к Павлику в ту пору не совсем правильно относилась. Как женщина вы меня поймете. Все его товарищи по техникуму сразу в люди вышли, квартиры получили, обставились, приоделись, а мы хуже всех — какая у десятника зарплата — сами знаете. Ну, нет-нет — я и попилю его, иногда в сердцах, а иногда с расчетом, чтоб самолюбие подстегнуть: вон сравни, как люди живут и как мы. А это его еще больше пришибало. Идет после такой обработки на смену — ну мокрая курица…

Лагутина смотрела чуть в сторону, чтобы не смущать разоткровенничавшуюся женщину, но Кате показалось, что слушает она без интереса.

— Наверно, вам это не нужно, — произнесла она робко, со скованной улыбкой.

— Нужно. Все нужно, Катя. Говорите, пожалуйста, — отозвалась Лагутина.

— А Шевляков настроение человека на расстоянии видит — такой уж у него глаз чуткий. Разговорил как-то Павла — тот ему все и выложил. И что вы думаете? Сел Шевляков в машину — и ко мне домой. Мы тогда еще комнатку снимали, махонькую, все равно что чуланчик. Посидел немножко для блезиру да как даст мне чертей! «Ты, говорит, что делаешь? Мужик у тебя и так не из орлов, так ты его доканываешь? Зарплата малая? Иди работай, поддержи его». И взял над нами шефство. Меня на газировку воды в доменном устроил, ребенка — в детский сад, а Павлика стал понемногу вытягивать. На горне подержал, но там физическая сила нужна, да не какая-нибудь. Тогда он его к газовщику пристроил учиться. Верьте не верьте — не было дня, чтоб не наведался. И сделал хорошего специалиста. А потом и квартиру вот эту дал. Так что мы всем ему обязаны. Даже второго сына в его честь Георгием назвали. И чтоб против Шевлякова… Нет, никогда он этого не сделает. Даже если тот в чем и виноват. — И добавила, уронив голову: — Ох, боюсь я за Павлика. Очень боюсь…

Лагутина, как могла, успокоила Катю и распрощалась с ней.

А чуть позже, когда она сопоставила все услышанное в этот день слово за словом, фразу за фразой, не вдруг, а постепенно, как выплывают из тумана очертания предметов, у нее появилась догадка, в какой-то мере прояснившая разговор между Калинкиным и начальником цеха: скорее всего Калинкин просил освободить его на эту ночь от дежурства, а тот отказал.

Потерпев неудачу с Калинкиным, Лагутина принялась обдумывать, как провести ей разговор с Шевляковым. На откровенность его рассчитывать не приходилось. Вряд ли признается Шевляков в том, что заставил человека работать в невменяемом состоянии, — тогда вся вина пала бы на него. Скорее всего тоже будет крутить. Так не разумнее ли сразу лишить его этой возможности, выдав свои предположения за точные сведения? Что и говорить, прием больше следовательский, чем журналистский, но ради выяснения истины можно на это пойти.

Встретила она Шевлякова на переходном мостике между третьей и четвертой домнами.

— У меня к вам несколько вопросов, Георгий Маркелович.

— Оперативны вы, однако…

— Даже более оперативна, чем вы предполагаете. Успела побывать у Калинкина.

Шевляков заморгал глазами, поняв, что взял неверную ноту, виновато и беззащитно запричитал:

— Дина Платоновна, душенька, вы человек заводской. Поставьте себя на мое место и войдите в мое положение. Неужели так уж нужно пороть горячку с этой статьей? Пойдет домна, очухаемся немного — пусть уж тогда…

— Торопиться я не собираюсь, но мне важно составить обо всем ясное представление. И дополнить кое-что к уже известному мне можете только вы.

— Ну что вам сказать? — Шевляков тяжело вздохнул. — Калинкин действительно чувствовал себя дрянно после автомобильного происшествия.

«Почти признание, но признание вины Калинкина, а не своей. Сейчас станет лгать, изворачиваться, возможно даже отрицать сам факт разговора с газовщиком». Решив идти напролом, Лагутина спросила:

— Так почему же вы отказали ему в просьбе подменить на эту ночь?

Но Шевляков, оказывается, не собирался ни лгать, ни изворачиваться.