И подымется рука... Повесть о Петре Алексееве

— Что врешь, коробейник? Куда нам идти? Податься нам некуда.

— Однако же вы свободны.

— Свободны! Свободны с голоду пухнуть да помирать. Вот — свобода. А землю дали мужику? То-то что нет. Я тебе, коробейник, так скажу: раньше хоть и в крепостных, а все же сытнее жили. Ей-богу, сытнее. Вот ты, коробейник, по свету ходил да видел много на свете. Видать, на Руси везде одно и то же. Ты скажи, что делать, чтоб с голодухи не пухли ребята?

— Что делать? Я, пожалуй, скажу вам, что делать. Вот по копеечке вы с самих себя соберете — помещику тыща. Так?

— Ну так.

— Стало быть, что получается? Вместе вы сила. Мужику копейка цена. А уж коли целое общество, тут уже тыщей пахнет. Так говорю?

— Так-то так, да к чему это?

— А вы бы не по копейке с себя собрали. Не по гривенничку, чтоб помещику тыщи были. А вот как по копейке собираете, так бы силу к силе своей приложили. Один-два мужика — какая сила! И сотня мужиков — сила невелика. А вас на Руси миллионы, братцы. Вот кабы всю вашу силу собрать да этой силой…

— Э, сказал! Как ее соберешь по всей по Руси? Русь — она велика.

— Русь велика. Так ведь тем и силой мужик, что Русь велика. Ты куда ни поди, везде мужики на помещика пашут, да сеют, да хлеб собирают, а сами без хлеба сидят. А силу вашу собрать в одно, да поднять ее, да сказать помещику: будя, барин. Мы землю промеж мужиков поделим, потому как мужик на ней свой пот проливает. Давай землю!

— Постой, постой, коробейник. Бунтовать, что ли, по-твоему? А Христос чему учил? Позабыл?

— Христос! — подхватил было Петр. Но заговорить против церкви значило бы сразу восстановить против себя мужиков. — А Христос, братцы, и богатых тоже учил. Стало быть, и к помещикам тоже его слово. Кабы помещик слушал Христа, он бы вам землю по доброй воле отдал. Отдаст он? Держи карман шире. Помещик — он первый против Христа идет!

— Постой, коробейник. Да ежели мы помещику скажем: отдай твою землю нам, мужикам, он сейчас позовет жандармов, начальство всякое. С нас последнюю шкуру сдерут. И костей не оставят!

— Верно, — согласился Петр. — И костей не оставят, не то что шкуру. Это ежели вы, скажем, одни будете действовать. К примеру, мужики одних только ваших Кислых Ключей. А ежели вся Россия подымется? Ежели все миллионы крестьян? На всю Россию жандармов не хватит. Я вот что скажу. Конечно, сегодня или завтра вам подниматься рано. У кого из вас язык побойчей, поди в соседнюю деревню, поговори сам с мужиками. А те пусть с третьей деревней свяжутся, третья пускай с четвертой. Готовиться надо. Нынче по всей Руси такое поветрие, чтобы мужикам землю потребовать у помещиков. Понятно?

Поднялся бородач, что заговорил о Христе.

— Ты что ж, коробейник, учишь христианский парод к бунту готовиться? Вижу я, что ты за коробейник. Скажи спасибо, что ночь на дворе, а до волости верст семь или восемь будет. А то бы не сносить тебе головы. Ну, до утра, чай, не уйдешь. Тьфу на тебя! — И, плюнув, покинул избу.

— Ну вот, — сказал Петр. — Он ничего не понял. А вы, мужики?

— А мы что? Мы ничего. Спать пора, — произнес седобородый старик, зевнул и перекрестил рот.

Мужики стали вставать, кто благодарил коробейника за беседу, кто уходил, ни слова не произнеся, кто бросал на ходу, что ни в жисть ничего не изменится, такова уж проклятая доля крестьянская. Кто бормотал, что господь терпел и нам, грешным, велел.

Все разошлись, остался только тот веснушчатый парень с легкой светлой бородкой, что давеча у ворот стоял, когда Петр подошел. Петр на этого молодого меньше всего возлагал надежды. Подивился, когда тот поднялся и сказал:

— Слышь, коробейник, охота поговорить с тобой.

— Что ж, давай говори, — вздохнул Петр, а сам в это время думал с досадой и тревогой: «Разве им растолкуешь сразу! Тот бородач не пошел бы доносить на меня. Начальство, положим, в волости. До волости семь верст. Если и побежит туда, не раньше рассвета. На рассвете надо уйти отсюда».

— Хозяевам спать пора, — сказал между тем веснушчатый. — Давай выйдем на крыльцо, хочу спросить тебя что-то.

Петр вышел с ним на крыльцо, парень потащил его дальше — за ворота на скамью.

— Вот ты говоришь, коробейник, надо нашему брату силу свою собирать, чтоб потом всем подняться. И, стало быть, дождемся, что земли помещичьи поделим промеж себя.

— Правильно понял.

— Так я все правильно понимаю. Я малость читать умею. Понимаю. — Он произнес это свое «понимаю» с такой подчеркнутой многозначительностью, что Петр насторожился.

— Ты говорил, что у тебя книжки имеются, — продолжал веснушчатый шепотком. — Слышь, коробейник. У нас тут, окромя меня, да писарька одного, да еще попа, никто читать не умеет. А мужики меня за грамотея в счет не берут. Ты бы мне какую ни на есть книжечку дал. Только вот денег у меня ни шиша. Вот что.

— Денег мне и не надо. А нет ли у тебя в соседнем селе такого человека, чтоб тоже умел читать? Знаешь такого?

— Федька Порфирьев в Хмостовке, — обрадовался веснушчатый. — И еще Савелий Семеныч, неподалеку. А что?