И подымется рука... Повесть о Петре Алексееве

Он не только сам их за педелю все прочитал, но и читал вслух в общежитии знакомым рабочим. И чтение Спиридонова, и особенно книжки так всем понравились, что Спиридонов привлек нескольких человек для общества в Сыромятниках. Успех Бети Каминской убедил Джабадари, что фричи могут работать на фабриках.

— Хорошо! Молодец Бетя! Вот какого приобрела для нас! Первый опыт удачен, господа. Можно не опасаться за Бардину и Любатович!

Бардина под именем Анны Зайцевой поступила на фабрику Лазарева, Ольга Любатович, она же Наталья Волкова, — на фабрику Носовых. Вскоре с помощью Петра Алексеева, чтобы расширить связи, перешла к Носовым и Маша Краснова — Бетя Каминская.

Джабадари советовал воздержаться от дальнейшего поступления фричей на московские фабрики, — посмотрим, как будет. Вера Любатович и Лидия Фигнер не послушались, поступили, увлеченные счастливым примером Бети.

И кончилось худо. И Вера, и Лидия сразу показались подозрительными фабричной администрации. И книги читают, и с мужчинами, не стесняясь, о чем-то беседуют. Двух недель не прошло — обе поспешили уволиться: на них уже косился приказчик.

Джабадари потребовал с увольнением поторопиться. Все тревожился, пока Вера и Лидия не взяли расчет.

А через некоторое время беда приключилась и с Бардиной. Работала она, словно всю свою жизнь у станка простояла. Но приказчик заметил, что Аннушка Зайцева не в меру любит книжки читать, да еще собирает в общежитии женщин и ведет с ними какие-то странные беседы.

Однажды ночью приказчик забрел в общежитие мужчин — для проверки. И что же увидел он? Сидит Анна Зайцева за столом и при свете свечи вслух читает рабочим какую-то книжку. Женщина в мужском общежитии — этого приказчик перенести не мог.

Приказал Зайцевой следовать за собой. Ночью привел в контору, ночью выдал расчет и паспорт и выгнал за фабричные ворота.

— Иди, иди подальше от нас. Нам такие не требуются.

Спасибо, в полицию не донес.

Остальные женщины продолжали работать. Отдельные неудачи смущали друзей в Сыромятниках, заставляли их проявлять осторожность. Но в общем работа их от этого не страдала. Джабадари все нервничал, что ни он, ни Чикоидзе не поступают на фабрики. Петр Алексеев успокаивал:

— Вам и Чикоидзе на фабрику идти невозможно. Вы больше нужны здесь, чтобы руководить кружками.

Невозможно было и Здановичу: он все время занят был транспортом нелегальной литературы из-за границы. Вот студент Александр Лукашевич — другое дело. Лукашевич раньше всех поступил чернорабочим на завод Дангауэра в Басманной части. Завод этот изготовлял паровые котлы и машины, трубы, резервуары. И Лукашевич за короткое время наладил верные связи со многими.

Но кто порадовал Алексеева, так это Николай Васильев. Как ни странно, больше всего помогало ему именно то, что был он неграмотным. У этого неграмотного был удивительнейшим образом развит нюх и на книжки, и на людей. Он отлично знал каждого, с кем беседовал, знал, как и к кому подойти, как привлечь. Сам читать не умел, но брошюры и прокламации знал чуть ли не наизусть и узнавал их по обложкам. Шел в какую-нибудь рабочую артель и отбирал для нее брошюры.

Петру Алексееву казалось в начале 1875 года, что вовсе не так уж и далеко ожидаемая победа. Вот как хорошо идет пропаганда среди рабочего люда. Многие из мастеровых готовы к тому, чтобы и самим идти в деревню поднимать крестьян. Еще немного — их станет гораздо больше, целая армия, — и на деревню русскую хватит, и на город. Поднимется весь народ, свергнет ненавистную ему власть и поставит собственную, свою. Вот тогда-то и настанет царство рабочего люда!

Как-то поделился этими мыслями с Михаилом Грачевским, тот только головой покачал:

— Нет, Петруха, ошибаешься, брат. Не так-то скоро настанет царство рабочего люда. Россия, браток, велика, крестьянства в ней миллионы и миллионы. Мно-ого еще поработать надо, пока его просветишь.

— Тебя послушать, так никому не дожить до победы.

— Может и никому из нас. А работать надо. Не на себя, на других, тех, кто за нами придет. Понимаешь?

— Ты учитель, тебе дожидаться не страшно. Ты не торопишься, оттого так и говоришь.

— Неужели ты полагаешь, что одного нашего общего желания достаточно, чтобы разрушить существующий строй? Ни твоего, ни моего желания не достаточно. Слышишь?

— Вот-вот, — рассердился вдруг Петр. — Да я не знаю, есть ли у тебя это желание. Может, и вовсе нет его!

Грачевский побледнел. Секунду он молчал, как бы борясь с самим собой, потом глухо произнес:

— Ты оскорбил меня незаслуженно. Ты сам это знаешь. Я прощаю тебе оскорбление во имя дела, которому я отдаю всю свою жизнь.

Петр вздрогнул. Грачевский стоял перед ним с белым лицом и смотрел на Петра с сожалением. Петр понял, как неправ.

— Прости меня! — вырвалось у него. — Прости, Михаил! — И он бросился обнимать Грачевского. Тот протянул ему руку.

В феврале Петр пошел наниматься на шерстоткацкую фабрику купца Тимашева в Лефортовской части на Покровке.

«Черт его знает, возьмут ли еще?» — думалось Петру по пути.