И подымется рука... Повесть о Петре Алексееве

Он перелистал нелегальную «Сказку о четырех братьях и их приключениях». На книжке стоит еще название вымышленной типографии и обозначено для отвода глаз, что «дозволено цензурой». Рассказывается в сказке, как жили в лесу четверо братьев-крестьян, как не видали они никого из сторонних людей и верили в то, что помимо них четверых нет никого на свете. После стало им известно, что в мире множество деревень, много и городов с фабриками и заводами, на которых работают крестьяне. Отправились четверо по миру — разведать, как люди на свете живут. Обошли множество мест, воочию увидели, как трудно живет крестьянский народ, как эксплуатируют его и в деревне, и на фабриках, куда он в поисках заработка подается. Кончилось тем, что всех четверых братьев арестовали, судили за мятеж и отправили в Сибирь по Владимирке. Но братья бежали с этапа и пошли по миру проповедовать правду.

«И ударит грозный час, — говорилось в книжке, — пробудится народ, он почует в себе силу могучую, силу необоримую, и раздавит он тогда всех грабителей, всех мучителей безжалостных, реки крови прольет он в гневе своем и жестоко отомстит притеснителям. Царь с министрами и боярами, фабриканты и помещики, все монахи лицемерные, все мучители народные, — все получат воздаяние за грехи свои тяжелые. Всех их сотрет с лица земли и потом заживет припеваючи».

— Хорошая книжка, — говорил Алексеев, перелистывая ее. — Справедливая книжка. Вот бы только ее сократить сильно…

— Нельзя сокращать! — сердился Джабадари. — Здесь каждое слово — золото. Орел писал книжку. Орел, понимаешь? А ты говоришь — сократить!

— Дай-ка ты мне лучше прокламацию «Чтой-то, братцы», — просил Петр Алексеевич. — Она покороче. А вроде в общем о том же.

Джабадари пожал плечами, но стал отсчитывать экземпляры прокламации «Чтой-то, братцы». Прокламация эта, по наблюдениям Алексеева, имела наибольший успех у мастеровых. Написана была писателем Шишко — Джабадари об этом сказал как-то Петру по секрету. Начиналась словами: «Чтой-то, братцы, как тяжко живется нашему брату на русской земле! Как он ни работает, как ни надрывается, а все не выходит из долгов да из недоимок, все перебивается кое-как через силушку с пуста брюха да на голодное…»

Листовку «Чтой-то, братцы» раздавали мастеровым на фабриках и заводах, читали им вслух ее, — была она коротка, иной мастеровой успевал в обеденный перерыв два-три раза подряд прочесть ее. И Алексеев особенно часто требовал у Джабадари именно эту прокламацию.

— Зачем тебе столько одной прокламации? — ворчал Джабадари. — Бери другую литературу. Ты у меня всю прокламацию забрал.

— Доходит, — оправдывался Алексеев. — Пойми, Иван, вот это доходит. А книжки по сорок восемь, по шестьдесят четыре страницы читать мало кто может. Пойми.

Популярной была книга, написанная Петром Кропоткиным. Называлась она «Емелька Пугачев…», и также стояло на ней: «Дозволена цензурой». Автор взял за основу «Историю Пугачева» Лушкина, но использовал и первый допрос Пугачева. Книжечка про Емельку Пугачева звала народ повсеместно восстать. Охотно читали также «Историю одного французского крестьянина» — переделку перевода известного романа Эркмана-Шатриана. Книга эта издана за границей в 1873 году, имя автора на ней не указано. Были еще на складе и «Хитрая механика», и книжка о Парижской Коммуне, брошюрка под названием «Бог-то бог, да сам не будь плох». Были там и другие книги — книги, но не прокламации. Алексеев все жаловался, что маленьких прокламаций мало.

Глава пятая

Спиридон Баскаков работал на той же фабрике, что и Петр, жил неподалеку от фабрики, снимал комнату. Жили втроем — Спиридон, жена его Арина и девятнадцатилетняя дочка Наталья. Дочка также трудилась на фабрике, а жена брала белье на дом стирать.

Спиридон показался Петру Алексееву мужиком смышленым, неглупым. Раза два попросил у него книги — читать. Был малограмотен, но читал охотно. Лет ему было уже под сорок. Вышли однажды вместе, окончив работу, Спиридон спросил Алексеева:

— Ты куда?

— Домой. Куда же еще? В Сыромятники надо идти.

— Идем ко мне. Посидим, чаю попьем.

Петр подумал: не иначе, как хочет Спиридон Баскаков поговорить по душам. Книжки заинтересовали его. Будет просить еще. Грех не пойти с ним.

— Идем.

Комнатушка Баскаковых небольшая, ситцевой занавеской перегорожена. За занавеской, должно быть, живут Спиридон с женой, в передней половине — Наталья. Дочки еще не было дома.

— Загуляла после работы, — сказал Баскаков.

— Загуляешь тут, — проворчала Арина. — Далеко ей идтить, оттого и нету еще. Придет. — И занялась самоваром.

Спиридон усадил гостя за стол, вытащил недопитую бутылку водки, две чашки, хлеб, соленые огурцы…

— Будь здоров, Петр.

— Будь и ты здоров, Спиридон.

От второй порции водки Петр отказался.

— Не пьешь?

— Не пью. Одну чашку выпью. А больше ни-ни.

— Это хорошо. Ты ведь и не куришь, смотрю?

— И не курю.

Слышь, Арина. Чем не жених? Не курит, не пьет. Хороший муж будет, а?

— А лет ему сколько? — спросила Арина, как будто Петра и в комнате не было.

— Двадцать шесть, — ответил Алексеев.

— А получаешь сколько?