И приходит ночь

Он приподнял ее рубашку, и у нее перехватило дыхание. Пока он осыпал поцелуями ее бедра, она не могла вспомнить, почему статуя перестала беспокоить ее. Она даже не была уверена, что помнит собственное имя, когда почувствовала жар его губ на своих. Ее голова невольно откинулась назад, и беспомощный звук вырвался из горла. Это уже слишком. Она развалится на части – она уже разваливалась на части. Ее пальцы зарылись в его волосы, его имя было на ее губах, как заклинание, и…

Хэл отстранился, в его глазах сияло озорство. Он оставил ее задыхаться, когда она снова собралась воедино. Прежде чем он успел что-либо сказать, она притянула его к себе за лацканы и поцеловала. Отчаяние сделало ее грубой. Ее ногти вцепились в его плечо, зубы впились в губу. Он шумно втянул воздух – в этом звуке одинаково слышались и боль, и желание. Она почувствовала медный вкус крови и адреналина. Болезненное напоминание о том, что она чуть не потеряла его и может снова потерять.

«Как ты посмел меня оставить? – хотела спросить она. – Что мне без тебя делать? Как жить?»

Он крепко прижал ее к себе. Его ладони были теплыми на ее талии, а большие пальцы обводили дуги ее ребер. «Теперь я здесь, – казалось, говорил он. – Я с тобой».

Рен отстранилась, тяжело дыша. В его глазах она увидела отражение собственного желания: они хотят большего. Он приподнял край ее рубашки и спросил:

– Могу я снять ее?

– Пожалуйста.

Хэл дюйм за дюймом стягивал ее ночную рубашку через голову, тонкая ткань ласкала ее кожу. Затем последовала сорочка. Когда он отбросил все в сторону, оставив ее обнаженной под своим пристальным взглядом, Рен пришлось отвести глаза. Его восхищение смутило ее так же сильно, как и взволновало.

– Что?

– Ты такая красивая.

Его руки коснулись ее талии, а затем изгиба груди с такой нежностью, как будто она была Богиней. Она не могла вынести этого. Она невероятно сильно хотела большего. На глаза навернулись непрошеные слезы. Притянув его лицо к своему, она снова поцеловала его – слишком неуклюже, а потом неловко начала раздевать. Пуговицы его рубашки казались слишком сложными головоломками. Его ремень чересчур громко звякнул об пол. Каждый барьер между ними был крепким, но разрушаемым. Он терпеливо ждал, в его взгляде читались голод и желание.

Когда она наконец справилась, ее руки прижались к его твердой теплой груди. После того как все барьеры между ними были разрушены, Хэл притянул ее к себе, будто не мог вынести разлуки с ней ни на мгновение. Он аккуратно опустился на нее, жар поглотил каждую частичку ее тела.

Когда он посмотрел на нее сверху вниз, из его взгляда исчезла привычная уверенность. На ее месте появилось что-то странное. Робость. Но сейчас она не могла его успокоить. Не тогда, когда ее сердце неистово билось рядом с его с равной долей беспокойства и предвкушения. Она откинула волосы с его лица.

– Ты уверена? – спросил он.

– Я никогда ни в чем не была так уверена, – ответила она. – Я хочу тебя.

Хэл прерывисто вздохнул и сдался.

Он был нежен – все, что между ними было, можно описать всего несколькими словами: «извини», потом «да, здесь», затем «жди», пока наконец они не достигли пика. Когда Рен потерялась в темноте его глаз, она осознала то, что знала уже некоторое время. Это была одна из невыразимых неоспоримых истин вселенной, мерцающих в глубине его изумленного взгляда. Хэл Кавендиш принадлежал ей, и он сделает все, о чем она попросит. И она сделает то же самое.

Ей показалось, что она летит.

– Не волнуйся, ты не делаешь мне больно, – хрипло прошептала она. Когда он поцеловал ее, она почувствовала его облегчение, словно кусочек сахара, прижатый к языку. Нет, он не мог причинить ей боль. По крайней мере, специально.

Рен долго не могла заснуть после того, как его дыхание замедлилось. Этого бодрствования требовало ее тело. Она не могла успокоиться, пока не убедится, что у нее не отберут его.

35

Рен очнулась от кошмара. Когда она открыла глаза, то не увидела ничего, кроме темноты, окутавшей ее, как одеяло, натянутое на голову. Мягкие тени были испещрены слабым светом фонарей за окном. Ее дыхание выровнялось, хотя желудок скрутило.

«Я в аббатстве, – напомнила она себе. – Я в безопасности».

Но каждый нерв напрягся от страха. Сквозь треснувшее окно холодный воздух принес электрический заряд, от которого у нее на руках волосы встали дыбом. Он обещал грозу. Она почувствовала что-то еще – что-то быстро приближающееся и злобное. Во время войны она научилась просыпаться даже от треска ветки. Прямо сейчас аббатство было слишком похоже на поле боя, с невидимыми опасностями, скрывающимися вне поля ее зрения.