И в пепел обращен

Услышав это, Энтони едва не расхохотался. «Старое доброе дело»[60]? Генри так молод, что вряд ли помнит те дни, когда сие выражение родилось на свет, ну а его самого, к приверженцам Армии отнюдь не принадлежавшего, вряд ли можно назвать бойцом за него.

– За республику? Ну уж нет. И вовсе не за Охвостье. Бился бы за прежнее место в парламенте, если б считал, что из этого выйдет толк. Но раз уж толку от сего не дождешься, я принимаю сторону твоих друзей-подмастерьев: господам армейским и вправду следует, по меньшей мере, устроить новые, свободные выборы.

Что на него нашло, отчего Энтони заговорил об этом – Бог весть. Пожелай он нарушить сложившийся меж ними с сыном обычай не говорить о политике, у входа в Лиденхолл для этого уж точно не место. Попросту Генри застал его врасплох.

На лице сына отразилось вполне предсказуемое непокорство.

– Разумеется, тебе хотелось бы снова занять прежнее место! Тогда вы с друзьями проголосовали бы за реставрацию монархии еще до конца вступительной молитвы!

Об осторожности Генри явно не помышлял, но и сам Энтони вспомнил о ней вовсе не сразу, а ведь вокруг столько чужих ушей… Ухватив Генри за руку он, вопреки всем протестам, поволок сына за угол рынка, в узкий проулок, насквозь провонявший мочой. Многие годы прятавшийся по всему Лондону разом от Кромвеля и от Видара, он успел изучить все городские задворки, будто собственные пять пальцев.

– Не говори так открыто, – рыкнул он на своего старшего. Эркеры над их головами откликнулись гулким эхом. – Если, конечно, не хочешь, чтоб меня снова лишили звания олдермена, а то и упекли за решетку.

– Эту угрозу ты себе нажил сам, – огрызнулся Генри, рывком высвобождая руку. – Зачем, отец? Я, было дело, думал, будто ты слишком мудр для романтических взглядов на прошлое, а ты с каждым ушедшим годом цепляешься за него все крепче.

– Романтических? – На сей раз Энтони не сдержал хохота. – Точнее сказать, практичных и трезвых. Тело, как известно, без головы жить не может.

В глазах Генри вспыхнула злость – на слова ли отца, на смех… скорее всего, на то и другое разом.

– Живет же до сих пор! А что, если голова насквозь прогнила? Боже правый, уж ты-то должен помнить сего кровопийцу!

И вновь армейская фраза в устах сына… Понимает ли Генри, что повторяет их слова в точности, будто попугай? Ох, вряд ли!

Республиканец до мозга костей, Армию Генри ненавидел всею душой, но даже не замечал, что только на ней одной и держится власть Охвостья, да и то – лишь когда Армия сего пожелает.

– Я помню вовсе не только короля Карла. В те времена мы, по крайней мере, знали, какими орудиями располагаем и как можем добиться равновесия меж королем, Лордами и Общинами. Да, терпели порой поражения, но хотя бы с полем боя были знакомы.

Каких там лет достиг Генри, когда Карл бежал из Лондона? Даже панталон еще не носил! Откуда ему помнить мир, где все это – в порядке вещей? Он никогда в жизни не знал, что такое король на престоле.

И знать сего не желал, судя по презрительной мине.

– Значит, ты просто держишься за то, к чему привык, из страха перед неизвестностью.

– Если бы люди, торгующие вразнос переменами, имели в голове хоть какой-то план, – с тем же презрением отвечал Энтони, – я мог бы взглянуть на них по-иному. Но вспомни, задайся вопросом: когда ты в последний раз слышал, чтоб кто-нибудь выступал за республику, высказывая при том хоть какие-нибудь соображения, как ее установить? Нет, я не о каких-то утопических мечтах об идеальном правлении, я – о практичном, на деле осуществимом плане, что приведет нас от одного к другому.

Генри надолго умолк.

– Дай нам время, – наконец сказал он.

Но Энтони покачал головой.

– А времени больше нет. В охоту за вашей мечтой ввязался волк куда хуже того, что был казнен десять лет назад. Известно ли тебе, что Протекторат продавал англичан в рабство, на Барбадос? Известно ли, сколькие брошены в тюрьмы без суда? Мне – нет. Быть может, и сам Господь не в силах их сосчитать.

– Да, но монархия…

– Есть то, чего хочет народ.

– Тогда эти люди – глупцы! – вскричал Генри, исполненный юношеской ярости. – Треклятые слепые глупцы, не понимающие, чего желают!

Стена за спиною Энтони почернела от угольной копоти, но – дьявол с ним, с дублетом! – прислонившись к ней спиной, он скрестил руки на груди.

– Тогда ты должен сделать выбор, – ровно сказал он. – Республикой правит воля народа, не так ли? А народ хочет, чтоб мир стал прежним. Возможно, люди глупы, но если ты держишься собственных принципов, то должен выступить за новые выборы и принять их последствия. Единственная альтернатива – олигархия под ложным именем, под маской республики.

В сем утверждении имелась немалая доля необходимой жестокости. Генри назвал англичан слепыми, но сам был по-своему слеп, а позволить сыну двигаться далее ощупью, ни сном ни духом не ведая о запутанной, кровавой истине, Энтони не мог. Грядут перемены, и Генри должен быть к ним готов.

Вопрос лишь, не потерял ли он старшего сына навсегда, высказав свои взгляды столь прямолинейно…