И в пепел обращен

Вот потому-то сердце и билось в груди с этакой силой. Казалось, Энтони держит в ладонях хрупкую бабочку. Если Монка удастся убедить в…

С этой мыслью Энтони откашлялся, и все взгляды устремились на него.

– Обещаниям заполнить вакантные места, – заговорил он, ничем не выдавая внутреннего напряжения, – цена невелика. Особенно если Охвостье вправе издавать любые запреты касательно того, кто может избираться и кто будет избран, какие только пожелает. Подобное, сэр, уже повторялось не раз.

– Но если это законы, принятые парламентом, значит, так тому и быть, – мягко ответил Монк.

Разочарование комом подступило к горлу. К сегодняшнему дню Монк шел осмотрительно, шаг за шагом. Будь он не столь внимателен к прозе жизни, пожалуй, так и застрял бы в Шотландии, благодаря вероломству собственных же офицеров. Но прежде, чем двинуться на юг, генерал навел порядок в собственном доме и с тех пор придерживался того же образа действий – разбирался с заботами по мере их возникновения.

Да, в том его сила, но также и слабость: в будущее он смотрит не далее, чем на неделю.

– Позвольте напомнить: даты собственного роспуска они до сих пор не назвали и делать этого, похоже, не собираются. Что же они такое, если не бессрочный парламент? Парламенту необходима преемственность, как от веку было положено.

– Об этом я им и напомнил, – согласился Монк.

– Но что, если они оставят сие без внимания? Они не полномочны, сэр, они – лишь наследие величайшего попрания привилегий и вольностей из всех, какие только видела наша страна.

С этими словами Энтони бросил взгляд не только на Монка, но и на лорд-мэра с коллегами-олдерменами. Жертв схожего вмешательства в управление Лондоном среди них имелось немало.

– Единственная законная власть в стране – полноценный парламент, избранный двадцать лет тому назад, а после погубленный.

Согласно букве закона, тот, двадцатилетней давности парламент сохранял полномочия до сих пор. В прошлом, во времена Пима, Общины вынудили Карла подписать акт о том, что парламент не может быть распущен иначе, как по собственной воле. Все это время – от приснопамятной Чистки до выборов в Охвостье, устроенных Кромвелем на заре Протектората, и мириадов прочих пертурбаций – сей самый долгий из английских парламентов с точки зрения юридической науки существовал, как ни в чем не бывало.

Монк скрестил локти на столе.

– То есть, речь о возвращении отстраненных членов.

– Прошу прощения, сэр Энтони, – вмешался Аллен, – но, сдается мне, тут вами движет собственный интерес: ведь вы – тоже один из вычищенных.

– Мной движут интересы Англии, – резко ответил Энтони, смерив лорд-мэра гневным взглядом. – Если вы не желаете заявить, будто Армия имела законное право нас разогнать, то должны признать, что по закону место в парламенте остается за мной, так как законы, запретившие мне занимать его, были приняты после моего отстранения. Но если вам угодно занять в сей дискуссии сторону Армии, сделайте милость, так и скажите.

Залившись румянцем, Аллен забормотал нечто неразборчивое, однако сторону Армии он явно принимать не желал. Вокруг собралось столько людей, на коих одно упоминание Армии действовало, словно красная тряпка на быка, что спорить с Энтони рискнул бы разве что умалишенный.

– Прошу вас, сэр, – продолжал Энтони, вновь обращаясь к Монку. – Сейчас вы – единственная надежда и опора парламента, да не Охвостья, а свободно избранных представителей английских Общин. Вы столько раз выступали в его поддержку, так воспользуйтесь же своим влиянием, дабы вернуть нас на законное место, и вот тогда вы получите ту самую преемственность власти, к которой стремитесь. Охвостье – это я говорю в полной уверенности – за то, чтоб расстаться с властью, не проголосует ни за что.

Все это время он, не отрываясь, смотрел в глаза Монка и молил Господа об успехе. Как близок он был к тому, чтобы просить о помощи Луну! Два-три мастерски навеянных сновидения склонили бы симпатии генерала в нужную сторону наверняка. Но Монк сам возражал против сноса ворот и попрания прав горожан… да, в итоге уступил, однако на сем Охвостье исчерпало его терпение до дна. Теперь он должен принять решение сам, не связанный чарами дивных. Иное будет несправедливо, а восстановление справедливости необходимо Англии в той же мере, что и реставрация монархии.

– Я обдумаю ваши слова, сэр Энтони, – отвечал генерал.

Иного ответа Энтони и не ждал, однако во взгляде Монка чувствовалась неуверенность.

«Возможно, на раздумья уйдет не один день, однако теперь он наш».

Часовня Св. Стефана, Вестминстер, 21 февраля 1660 г.