Я — ярость

Она поворачивается и проходит мимо продавца, чтобы взять корзину, а затем ныряет обратно в проход, прежде чем он начнет спрашивать ее, не нужна ли ей помощь. Это было совершенно унизительно. Как будто она вышла из леса и больше не способна жить в социуме. Элла даже не причесывалась сегодня, хотя волосы, слава богу, выглядят нормально. Она снова тормозит возле полок с крекерами, но здесь, по крайней мере, никого нет, и она кладет в корзину соленое и сладкое печенье, хлеб, арахисовое масло. Проверяет срок годности на банке с желе — увы.

Она вспоминает дом миссис Рейлли: кондиционер, холодильник, лед. Мертвый дядя Чед на полу. В полиции узнали, что он умер, так что они наверняка забрали тело — но могут вернуться. Или позвонить дочери миссис Рейлли, или еще что.

Очень хочется туда вернуться, но нельзя. Кто-нибудь может прийти.

Небезопасно.

Она проводила разведку по другим домам соседей, на которых работала, но пустых больше не было.

Элла ставит желе обратно на полку.

Дома у мистера Риза не станет комфортнее, невозможно заставить холодильник работать, и она все еще не готова беспорядочно стучаться в заброшенные дома, надеясь, что никто не ответит, чтобы провести там первую ночь в одиночестве и без сна, ожидая, что хозяева вернутся и… втянут ее в неприятности. Забавно, что Эллу это все еще волнует.

Она чувствует себя мышью: куда ни побежишь — везде что-то страшное. Ей так надоело бояться.

Элла не может вечно есть сухпай, у нее уже болячки во рту от него. Может, стоит купить какие-нибудь дешевые витамины для детей?

Правда, сейчас она так голодна, что от одного вида сырных крекеров начинает пускать слюни. Они ужасно дорогие — но так хочется! Элла кладет коробку в корзину и выглядывает из-за угла, чтобы посмотреть, ушла ли та девушка, — да, ее больше не видно. Потом она читает состав на этикетке супа, воображая, как будет жевать говядину и каково на вкус рагу комнатной температуры (потому что возможности подогреть его у нее нет), — и снова слышит голос девушки.

— Хей, я вовсе не имела в виду, что ты странная. Я просто… большинство людей не утруждаются спросить у незнакомого человека, все ли у него в порядке. Это очень мило.

Элла поднимает глаза. Девушка стоит в проходе, обеими руками держа корзину перед собой и с любопытством склонив голову набок.

— В общем, не волнуйся, ладно? Мы все теперь малость странные. Просто приятно, когда тебя замечают и о чем-то спрашивают. Так что спасибо, вот.

Еще один человек подходит и встает немного позади девушки. Элла не может определить его (ее?) пол, но это кто-то загорелый, с темными волосами, примерно ее роста, коренастый и с ирокезом, в свободном рваном свитере, надетом поверх футболки, в узких джинсах и берцах.

— Привет, — говорит человек низким и резким голосом. Глаза горят, как два глубоких омута. — Ты заражена?

Элла, спотыкаясь, отшатывается, судорожно оглядывает магазинчик в поисках спасительного выхода.

Такие вопросы не задают в наши дни — и уж точно на них не отвечают.

— Не бойся, не надо бояться, — добавляет девушка осторожно, будто Элла — перепуганная псина. — Ты все не так поняла.

Элла смотрит на банку супа в руке. Она еще не закончила забег по магазину, и ей очень нужно купить еды. У нее нет ни капли энергии, и мозги не работают, она никуда больше не готова идти. Но эти люди… напугали ее? Забавно, потому что они вовсе не выглядят угрожающе. Но они задали вопрос, а от этого вопроса весь организм, тело и разум — все одномоментно переходит в режим паники. А это совсем нехорошо. Голод, бессонница, стресс… ей бы не хотелось в припадке Ярости причинить вред милой девушке или попасть под горячую руку вооруженной охране.

— Она выглядит голодной, — говорит бесцеремонный человек, как будто Элла в самом деле тощая пугливая бродячая собака.

— Она выглядит напуганной, — поправляет уставшая девушка. — Ты боишься? Ты спросила, в порядке ли я, но ты сама-то как?

И тут происходит нечто совсем из ряда вон: Элла внезапно начинает рыдать.

Она совсем не склонна плакать. Жизнь с отцом научила ее, что если будешь плакать в присутствии других людей, то над тобой будут насмехаться, или оскорблять, или даже ткнут пальцем в грудь или плечо так сильно, что останется синяк. Но вот уже несколько недель с ней никто не разговаривал, если не считать дядю Чеда. Она переписывается онлайн с разными людьми, но это общение в попытках выудить информацию или сплетни, от скуки, а не потому, что кто-то на самом деле волнуется за Эллу.

Никто не спрашивал Эллу, как она, с тех пор как заболела мама. После первого приступа Ярости даже она перестала интересоваться. И бабушка не спрашивала. И дядя Чед.

Вообще никто.

И вот шлюзы наконец прорвало.

— Я тут ни при чем, — оправдывается бесцеремонный человек неопределенного пола, но они оба подходят к Элле ближе и выглядят при этом обеспокоенными.