Я — ярость

Только когда она убегает в ванную, которая находится на другом конце дома, мама позволяет себе громкий всхлип — один, другой, и тут уже слезы не остановить. Плевать на Ярость. Элла подбегает к ней и крепко обнимает, боясь, что сама расплачется.

— Хорошо, я… Я буду жить в домике у бассейна и…

— Я отзываю это предложение, — высокомерно и холодно заявляет бабушка. — Не думаю, что это хорошая идея. Я потратила достаточно времени, сил и нервов, пытаясь помочь тебе, направить тебя в нужную сторону, — но на сей раз ты сама по себе.

— Нет! — рыдает Элла, уткнувшись маме в плечо. — Ты не можешь так просто взять и вышвырнуть ее!

— Все нормально, малышка, — тихонько шепчет мама. — Это только на время. Я найду деньги, сделаю прививку и вернусь за тобой. Обещаю, все будет хорошо.

— Не можешь ты этого обещать! Никто не может!

— Очень жаль, потому что я уже пообещала.

Бабушка стоит всего в метре от них, но кажется, будто она где-то в параллельной вселенной.

— Челси, было бы здорово, если бы ты поехала к вам домой, собрала вещи девочек и закинула их по пути, когда будешь уезжать из города.

Мама поднимает голову. Ее лицо красное и все залито слезами.

— Из города?..

— Здесь деньги не заработаешь, — поясняет бабушка. — Флорида в разрухе. Местный рынок труда — чистый кошмар. Думаю, тебе надо ехать на север и искать удачи там. Ресторанный и гостиничный бизнес весьма неплохо процветают в более холодном климате, где нет комаров.

Мама задыхается от слез, и у Эллы мелькает мысль, не стоит ли опасаться нового приступа Ярости.

— Как ты можешь быть такой холодной, такой черствой?.. У тебя вообще есть сердце?!

Бабушка шагает вперед. Она так близко, что почти может коснуться дочери, и даже протягивает руку, но тут же отдергивает ее, будто вокруг мамы какое-то силовое поле.

— Сердце у меня есть, но, в отличие от тебя, еще и мозги в придачу. И я отлично понимаю, что важнее всего сделать так, чтобы дети были в безопасности, в том числе и от тебя.

Мама вздергивает подбородок.

— Позволь мне хотя бы попрощаться с Бруклин. — На что бабушка закатывает глаза.

— Если тебе угодно.

Мама идет в ванную, и Элла шагает за ней следом. Бруклин внутри, но дверь оставила приоткрытой, напевает песенку (специальную, «для мытья рук») и плещется. Ей нравится причудливое бабушкино мыло в форме цветка.

— Иди-ка сюда, детка, — коротко говорит мама, и в ее словах звучит мрачная решимость. Бруклин вытирает ладошки о полотенце цвета лаванды и бросается маме в объятия. Такой уж у нее характер: малышка живет, танцуя, и просыпается по утрам ради обнимашек и тепла. Элла, в отличие от сестры, всегда была застенчивой и замкнутой, а еще постоянно задавала вопросы так, что это раздражало взрослых.

— Мамочка, почему ты плачешь? — спрашивает Бруклин.

— Милая, ты какое-то время поживешь с бабушкой. Вы обе, и ты, и Элла. Элла будет о тебе заботиться, так что слушайся ее, хорошо?

— Мне больше нравится быть у бабушки без Эллы, — надувается Бруклин.

— Да, потому что тогда никто не остановит тебя и ты объешься сладостями. Но, детка, пообещай мне вести себя хорошо, ладно? Я скоро вернусь за тобой.

Бруклин склоняет голову, отчего ее хвостик смешно покачивается.

— Мы тут на выходные?

— Да, на выходные, — соглашается мама и опускается на колени, чтобы обнять ее. Элла вопросительно приподнимает бровь. Ей совсем не хочется потом объясняться за эту ложь, но мама, кажется, уже совсем без сил. Даже лишняя травинка на плечах переломит ее пополам.

— Я съезжу домой и привезу тебе пижаму, ага?

— Розовую с единорогами! И мою подушку! И зеленое одеяльце, и….

Мама закрывает глаза и утыкается лицом в шею Бруклин, улыбаясь сквозь слезы.

— Я знаю, детка. Я привезу все, что нужно.

Когда Бруклин принимается недовольно дергаться, пытаясь высвободиться, мама встает и вытирает ей личико. Потом она притягивает Эллу к себе, и та цепляется за маму, как утопающий за спасательный круг, вдыхает запахи ее шампуня и духов.

— Напиши мне, что тебе привезти, — тихо говорит мама, и почему-то от этого еще больнее, ведь она должна знать.

— Я люблю тебя, мамзи!

— Я тоже тебя люблю. Прости, что я…

— Нет, не надо… я не могу это слушать.

У них нет времени на извинения за все, за что мама должна извиниться, и на все сто тысяч ответных убеждений Эллы, что все нормально, — даже если это не так.

Мама замолкает, и они молча обнимаются — так долго, что в конце концов Бруклин пытается влезть между ними, и хохочет, словно это какая-то игра, и повторяет дурацкие фразочки из рекламы.

Откашлявшись, мама кивает и отворачивается, смахивает слезы. Она становится будто бы выше, превращается из ласковой в жесткую, словно всю имеющуюся нежность она уже истратила на эти прощальные объятия.

— Мы скоро снова будем вместе. Позаботьтесь друг о друге. — Она поднимает глаза, и Эллу до глубины души поражает их абсолютная пустота. Поражает, потому что она чувствует ровно то же. — Что бы ни случилось, не позволяй ей причинить тебе боль.

Элла может только кивнуть сквозь слезы. А потом мама уходит.

18.