Я — ярость

— Он и в самом деле работает в финансовой сфере. Но оказалось, что он неудачно инвестировал, и я узнала об этом, только когда его забрали из-за Ярости. У нас нет денег, — мама улыбается так, как улыбаются люди, которым уже нечего терять. — Вот так вот. Довольна? Я вышла замуж за урода, который изменял, бил меня, растратил все наши средства, и теперь я нищенка. Все как ты и предсказывала. Ты ведь мечтала, чтоб все так сложилось.

Бабушка широко распахивает глаза, полные фальшивой жалости, шагает вперед и, откинув прядь маминых волос, обхватывает ее щеки ладонями. Мама прекрасно держится. Элла воображает, что именно с таким ледяным спокойствием она продолжала бы стоять, если б по ноге у нее ползла ядовитая змея.

— Дорогая, я никогда не хотела, чтобы ты страдала! Я мечтала дать тебе лучшую жизнь, чем была у меня самой!

Челси отшатывается.

— Не притворяйся, что ты не упиваешься этим.

— Как я могу упиваться несчастьем моей собственной дочери?

— Этим вопросом я задаюсь уже много лет и до сих пор не нашла ответа.

Бабушка тоже отступает на шаг, хитро щурится, перекладывает фрукты в керамической миске. Элла уверена, что все эти яблоки, апельсины и бананы никто никогда не ест.

— Знаешь, вакцина стоит очень дорого.

— Я в курсе. Я верну тебе деньги.

— Это девяносто тысяч долларов за вас троих. Как ты собираешься вернуть мне девяносто штук, когда у тебя ни доллара в кармане, на дворе кризис и пандемия, а у тебя даже нет образования?

— Слишком много слов вместо простого «нет», мама.

Бруклин выбирает этот момент, чтобы, пританцовывая, вернуться в кухню. Она ухитрилась запачкать платье, поедая конфеты, и теперь вся в красно-фиолетовых пятнах.

— Ба, я так люблю твои желейные конфеты! — кричит она. — А мама должна сидеть в комнате и не выходить, ты знаешь?

Мама и Элла переглядываются. Лицо мамы резко бледнеет под слоем тонального крема.

— Неужели? — Бабушка склоняется над Бруклин, улыбаясь самой яркой и доброй улыбкой, какая у нее только есть в арсенале. — Расскажи-ка мне побольше.

— Нечего рассказывать, — отрезает мама, хватая Бруклин и крепко прижимая ее к себе. — Подцепила грипп, и он перерос в бронхит. Ты же знаешь, у меня всегда так.

Но Бруклин обожает быть в центре внимания и столько недель провела взаперти в компании Эллы, что ее не заткнуть. Она вырывается из маминых рук и поворачивается к бабушке, которая уже выпрямилась и снова скрестила руки на груди.

— Вовсе и не бронхит! Ты разозлилась, потому что Олаф убежал, а потом мы должны были прислонять диван к твоей двери!

Бабушка качает головой и смотрит на маму, будто крайне разочарованная учительница.

— Челси! Ты заражена, но не сдалась полиции? Да ведь это противозаконно! Слава богу, что хотя бы судья не дома!

Элла придвигается к матери. До этой минуты она опасалась, что мама сойдет с ума и попытается ее прикончить, но теперь куда страшнее, что будет делать с этой информацией бабушка.

— Я просто хочу обезопасить детей, — отвечает мама. Она зарылась лицом в шею Бруклин, будто бы утратив всякую надежду. — Дэвида вот-вот выпустят, и тогда… нам нельзя там оставаться. Он напал на нас, вооружившись бейсбольной битой.

После этих слов хорошая бабушка — добрая, такая, какая обыкновенно бывает у людей, — пригласила бы их пожить в своем огромном особняке за стальными воротами, заплатила бы за их прививки и постаралась бы все исправить.

Но их бабушка совсем из другого теста. Она опять широко ухмыляется и гладит Бруклин по спине.

— Хочешь остаться здесь с бабушкой, детка? — нежно воркует она.

— Это будет так здорово! — вопит Бруклин. — Я могу плавать в бассейне? И есть конфеты сколько захочу?

Мама отступает, чтобы бабушка не могла дотянуться до Бруклин.

— И как долго мы сможем оставаться здесь?

Она звучит испуганно, как дикий зверь. Бруклин извивается у нее в руках, и маме приходится опустить ее на пол, тогда малышка подбегает к бабушке и обнимает ее за ноги. Бабушка обвивает ее руками в ответ, будто бы в защитном жесте.

— Ну, тебе ведь нужна работа, правда, дорогая? Я позабочусь о девочках, пока ты не встанешь на ноги. Можешь жить в домике у бассейна, ведь Роза и Мигель уехали. — Глаза матери горят ликованием. — Возьмешь на себя их обязанности. Уборка, готовка, работа во дворе — ты ведь и так занималась этим, пока жила с Дэвидом, да?

Маму уже трясет от злости, она сжимает кулаки.

— Я не буду тебе… твоей… не стану тебе прислуживать!

— Так ты слишком гордая, чтобы работать, а? — Бабушка гладит Бруклин по голове, и ее нежные прикосновения совсем не сочетаются с ядовитым тоном. — В твоем возрасте я вкалывала до изнеможения в две смены, готовила мерзкую запеканку в закусочной, чтобы прокормить тебя, — но ты выше этого? Ты не любишь своих девочек настолько, чтобы унизиться до черной работы?