Я — ярость

— Да я люблю их больше, чем ты когда-либо любила меня! — мама шипит, и цепляется за остатки хладнокровия только ради Бруклин, и проигрывает эту битву. — Я не доставлю тебе удовольствия снова обрести контроль над моей жизнью! Ты постоянно все критикуешь, издеваешься, заставляешь меня терять веру в себя! Я ушла от мужа, который был со мной жесток, не для того, чтобы оказаться под каблуком у жестокой самовлюбленной мамаши!

Слова повисают в воздухе, и их уже не вернуть.

— Что ж, если ты так… — начинает бабушка с мрачной решимостью. Она делает паузу и бросает взгляд на Эллу, продолжая поглаживать Бруклин по волосам. Элла еще сильнее придвигается к матери и жалеет, что уже слишком взрослая, чтобы прятаться за ее спиной. Что бы бабушка ни задумала, вряд ли им это понравится. — Если ты так смотришь на все это, то вот тебе другое предложение. Я достану вакцину для девочек, но они останутся со мной. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы исправить плоды твоего дурного воспитания. — Она хмуро косится на свои бежевые шорты, на которых теперь тоже мармеладные подтеки. — И привить им правила гигиены, разумеется. На следующей неделе мы уедем в Исландию, так что они будут в полной безопасности.

— А как же я? — спрашивает мама. Ее голос звучит потерянно и обиженно, как у маленькой, и от этого болезненно жмет в груди. Элла испытывает желание прижать ее к себе, будто это она — взрослая, которая должна защитить своего ребенка.

— А что ты? Ты заражена. — Бабушка выразительно приподнимает брови. — Ты представляешь угрозу. Раз собиралась вернуть мне долг, так иди и заработай себе на вакцину. Я предлагала тебе работу, но ты предпочла отказаться, так что вперед — поищи, что получше. Так работает экономика, дорогая.

Мама прикрывает глаза и пытается взять себя в руки. Элле невыносимо смотреть, как бабушка злорадствует, растаптывая маму.

— Так нечестно! — вырывается у Эллы, прежде чем она успевает прикусить язык.

Теперь уже бабушка переносит весь свой яд на Эллу.

— О, неужели? Скажи, ты хочешь вернуться домой и жить с больной матерью и жестоким отцом — или поехать вместе с состоятельными бабушкой и дедушкой в Исландию, где у тебя будет шанс на достойное образование и нормальную медицину? — Бабушка драматично вздыхает. — Это нечестно, само собой. Жизнь вообще несправедлива, но ты наверняка уже и так это поняла.

— Что такое «Исландия»? — спрашивает Бруклин. Она даже отстранилась от бабушки, чтобы задать вопрос Элле, ведь последние несколько месяцев именно старшая сестра отвечала на все ее «что» и «почему».

— Такая страна в Европе, — объясняет Элла. — Там холодно, и люди часто едят рыбу.

— Фу! — Морщит нос Бруклин. — Не люблю рыбу! Если только это не рыбные палочки с кетчупом.

— Но у них даже нет паспортов, — с отчаянием в голосе шепчет мама.

Бабушка слегка шевелит наманикюренными пальчиками.

— У судьи много друзей, которые помогут достать все, что потребуется. Мы живем в сложные времена, моя дорогая.

— Мама, даже не думай об этом! — твердо заявляет Элла. Ей хочется обнять мать или хотя бы дотронуться до нее, но инстинкт выживания сильнее: слишком свежи воспоминания о том, как мама может потерять контроль.

— Милая, я…

— Пока ты еще не совсем поддалась эмоциям, напоминаю, что прямо сейчас ты нарушаешь закон, и не один, а сразу несколько, — вежливо говорит бабушка, вытаскивая из кармана смартфон и размахивая им. — Ты должна сидеть на карантине, а не разгуливать по округе с детьми под мышкой, водить машину и вваливаться в дом к пожилым родственникам. Ты представляешь опасность для всех нас.

— Мам… — начинает Элла. Но прежде чем она успевает сказать еще что-то, мама бросается к ней, крепко обнимает и шепчет на ухо:

— Если я не скажу да, то она меня сдаст.

И отступает на шаг. Элла чувствует себя будто маленькая девочка, которую только что бросил самый близкий человек на земле.

— Она не посмеет, — громко говорит она.

— Посмеет, милая. Именно так она и поступит.

Элла знает, что это правда, и все-таки ей не хочется верить, что людям разрешено иметь такую власть, что деньги означают абсолютную вседозволенность. Немыслимо, чтобы мать так отвратительно обращалась с собственной дочерью. Непонятно, зачем вообще бабушка хочет забрать их, ведь прежде внучки ее совершенно не интересовали — разве что в декоративном смысле. Не иначе как она питается чистой злобой.

— Невежливо говорить о людях в третьем лице, когда они стоят рядом с тобой, — с упреком замечает бабушка. — И не нужно сверлить меня взглядами, как будто я какая-то злодейка. Кажется, я вообще единственная из присутствующих руководствуюсь соображениями безопасности. И только у меня есть все ресурсы, чтобы ее обеспечить. Я делаю, как лучше для всех.

— Чушь собачья, — рычит Челси.

— Можешь сколько угодно выражаться, но ты понимаешь, что я права. А если еще не понимаешь, то мне действительно стоит звонить в полицию.

Какое-то время они просто стоят в напряженной тишине, и тут Бруклин нарушает ее.

— Мне надо пописать, прежде чем мы отправимся туда, где холодно и рыбы.