Я — ярость

Челси ни слова не говорит матери, проходя мимо нее к выходу. Да и что тут можно сказать? Когда кто-то немилосердно вонзает нож тебе в сердце, кажется, что все остальное утратило смысл. Челси не может попросить ее позаботиться о девочках — эта реплика сгодилась бы, если б она оставляла дочерей с бабушкой на невинный уик-энд с ночевкой. К тому же она опасается утратить остатки контроля, если мать скажет что-нибудь в своем духе — злобное и бесящее. И речь даже не о приступе Ярости, нет, слова матери вызывают в ней какой-то первобытный глубокий гнев. В такие мгновения Челси без проблем воображает, как выцарапывает пальцами ее холодные голубые глаза.

Патрисия тоже ничего не говорит ей. Она стоит у стойки, ну просто мраморная статуя, а не женщина: идеальные пальцы обхватывают стакан чая со льдом, губы поджаты, будто она заметила на полу таракана и решает, стоит ли вызвать дезинсектора или лучше просто взяться за огнемет. Телефон лежит рядом, готовый совершить звонок, который лишит Челси всего, — если только она затеет ссору или попытается сопротивляться. Что ж, по крайней мере у нее будет шанс.

В общем, она просто уходит.

Бросает своих дочерей, садится в минивэн, стискивает руки на руле и мечтает не сорваться прямо тут, чтобы кое-кто не увидел это через занавески. Челси с усилием концентрируется на картинке в голове: Элла и Бруклин в Исландии, катаются на толстых пони, привитые, сытые, счастливые и в безопасности. Конечно, Патрисия — это просто самовлюбленная черная дыра в костюме человека, но по крайней мере девочки будут подальше от отца.

О господи, а что если он вернется домой, подаст на развод и потребует опеку? Он едва ли хочет проводить с дочками столько времени (Дэвид вообще не из числа веселых папаш, которые обожают компанию собственных детей), но ведь он может, просто ей назло?

Как сделала мать только что.

Если ему не удастся задушить Челси собственными руками, он с удовольствием сделает это руками адвокатов.

Ему в самом деле нравится причинять ей боль, и Челси осознала это с такой ясностью, что даже смогла остановить его. На время.

По дороге обратно (едва ли она может называть это место «домом», раз больше не собирается там жить) Челси застревает на том же чертовом светофоре и смотрит на нечто, что — она почти уверена — является трупом. Позади стоят другие машины, так что она не едет на красный, хотя очень хочется. Еще хочется позвонить 9–1–1 и сообщить о теле, но поскольку она заражена Яростью и к тому же Хантли объявил на нее сезон охоты — лучше не рисковать.

Даже когда все было еще неплохо, Челси ненавидела этот светофор. Ненавидела эту желтую лачугу, ненавидела представлять, каково было бы остановиться и зайти внутрь. Домик такой крошечный и тесный, что там наверняка застоявшийся за двадцать лет запах тела и пыли от тысячи образцов разных ковров. Кем бы ни был Большой Фред, вывеска его магазина всегда приводила Челси в бешенство.

«ВСЕ, ЧТО Я ХОЧУ НА РОЖДЕСТВО, — ЭТО… НОВЫЕ ПОЛЫ».

«ПЛЯШИ С ДЕВЧОНКОЙ, И ПУСТЬ ПАРКЕТ ГОРИТ ПОД НОГАМИ — ПРОДАДИМ ЗАДЕШЕВО!.. ПАРКЕТ, А НЕ ДЕВЧОНКУ!»

«НЕ УПУСТИ ПАСХАЛЬНЫЕ СКИДКИ — ОНА НЕ БУДЕТ ВОЗРАЖАТЬ, ЧТО ТЫ СМОТРЕЛ НА СТОРОНУ!»

«ДАЙ ЕЙ ТО, О ЧЕМ ОНА МЕЧТАЕТ, — НОВЫЙ КОВЕР!»

Вывески бесят, потому что все они подразумевают одно и то же. Женщины бессильны, они вынуждены сидеть и ждать в надежде на то, что придет большой, сильный мужчина и сделает нечто элементарное — купит им ковер. Женщины — пустоголовые истерички, которых нужно задабривать новым линолеумом. Каждая вывеска — оскорбительная мужская шутка о том, как женщины материалистичны и как легко ими манипулировать.

Кто бы ни отделал Большого Фреда, выглядит это крышесносно.

Буквально, мрачно думает Челси, глядя на тело в клетчатой рубахе и кровавые брызги на уровне головы. Это ужасно, но она надеется, что Большого Фреда уложила женщина.

Дай ей то, о чем она мечтает: лекарство от всего этого насилия над женщинами.

Загорается зеленый, и она едет дальше, абсолютно на автопилоте. Проезжает мимо продуктового магазина, где обычно затаривается, попутно отмечая, как мало машин возле него. Когда Ярость только появилась, люди решили, что это заразно, и, как и в случае с коронавирусом, смели с полок санитайзеры для рук, дезинфицирующие салфетки и туалетную бумагу. Как только они поняли, что болезнь не передается по воздуху, но при этом любой может внезапно впасть в приступ Ярости, то в общественных местах стало гораздо менее людно. Забавно, что американцы не восприняли ковид всерьез, потому что он «почти как грипп», но пандемия, в которой их могут забить до смерти, действительно заставила многих не покидать дома.