Я — ярость

Челси вытирает грязные руки о куртку, найденную на пассажирском сиденье, потом открывает бардачок, лезет под приборную панель, засовывает руку под сиденье. Находит триста долларов, целую кучу четвертаков и небольшой зловещего вида черный пистолет в кобуре на липучке. Позади за сиденьями оказывается ящик для снастей: приманка, леска, грузила, стяжки (о да) и нож. Еще она находит салфетку из микрофибры и стеклоочиститель, и хотя это мерзко, Челси прыскает на руки и тщательно вытирает их: если кто-нибудь заметит кровь, он наверняка сразу вызовет полицию. В довершение всего в грузовике находится руководство по эксплуатации и дневник, в котором помечают замену масла, — но все это уже не так полезно. А еще на приборной панели есть телефон старика.

В магазине Челси покупает влажные салфетки, бутылку изотоника и немного сладостей (чтобы перестало колотить), а потом ищет в картах в телефоне ближайшую площадь. Пятнадцать минут езды. Она кладет телефон в подстаканник и заводит машину.

Челси не позволяет себе думать о Джинни. Милая, искренняя Джинни! Она лишь пыталась найти работу и помочь подруге.

Если кто и знал, на что способна Ярость, так это Джинни.

Они проявили в отношении друг друга максимальное чувство такта и не спрашивали о болезни, которая объединила их. Ни слова за всю дорогу. Однако Челси знает о Джинни две вещи. Во-первых, она целиком и полностью посвятила себя матери, прикованной к инвалидному креслу, даже перестроила для нее спальню на первом этаже дома. Во-вторых, она ни разу не упомянула мать.

Будь это лучший мир, Челси вернулась бы и поступила правильно. Ради Джинни.

Будь это лучший мир, ни ее, ни Джинни здесь бы и в помине не было.

Но это их мир, и Ярость превратила ее в кого-то иного, и Челси не может позволить случайной смерти помешать ей воссоединиться с девочками.

Есть только один путь — вперед.

Она поднимает спинку кресла и едет так, будто угнала эту машину.

Потому что, в конце концов, это правда.

21.

Казалось бы, это невозможно, но после разговора с дедушкой Рэндаллом бабушка ведет себя еще отвратительнее, чем обычно. Что бы он ей ни сказал, это и вправду совершенно ее подкосило. Когда Бруклин попросила Патрисию посмотреть, как она ныряет, та ответила: «Нет, у меня есть более важные дела. Никому не интересно смотреть, как играют дети».

Кто так вообще делает? Кто говорит такое ребенку? Бруклин чуть не расплакалась, но Элла смогла ее отвлечь, продемонстрировав сальто русалки.

Потом они выбрались из бассейна. Бабушка велела Элле, пока они обсыхают, включить Бруклин что-нибудь на телевизоре, который стоит во внутреннем дворике. Элла знает, что если она зайдет в дом и попросит поесть, бабушка набросится на нее.

Бабушка всегда ужасно с ней обращалась, по крайней мере с тех пор, как Элла стала достаточно взрослой, чтобы иметь собственное мнение. У нее не осталось теплых воспоминаний о бабушке с момента, как ей минуло семь, зато она прекрасно помнит, как Патрисия заявила, что Элла слишком «рослая» для балета, а в другой раз обозвала плаксой, когда она содрала кожу на коленке.

— Как ты думаешь, у бабушки есть печенье? — спрашивает Бруклин, и Элла злится на сестру и на бабушку за то, что сделали ее посредником между ними.

— Попробую узнать, — говорит она, отдавая Бруклин пульт от телека.

Элла идет в дом, заходит на кухню, и бабушка встречает ее убийственным взглядом. Она склонилась над дорогим ноутбуком, но при появлении Эллы сразу же захлопывает его и встает.

— Кажется, я велела тебе что-то сделать.

— Бруклин голодная.

— Еще не время ужина. В этом доме мы едим, только когда приходит время садиться за стол. — Бабушка выразительно приподнимает бровь и окидывает Эллу с головы до пяток долгим взглядом.

От этого взгляда Элла приходит в бешенство, но старательно дышит носом. Нельзя поддаваться эмоциям, если имеешь дело с бабушкой, — тут поможет только холодный расчет.

— Это не для меня, а для Бруклин. Она маленькая, и ей нужно что-нибудь перекусить.

Они сверлят друг друга взглядами, но Элла не отступает. Возможно, если бы речь шла о ней самой — но только не о Бруклин.

— Если у нее упадет сахар в крови, она будет плакать, — добавляет Элла.

— О, так она тоже плакса?

— Ей пять.

Бабушка вздыхает и машет рукой в сторону шкафчика.

— Там есть какие-то легкие закуски, можешь посмотреть.

Элла открывает дверцу и обнаруживает странный набор продуктов. Ни печенья-рыбок, ни «Орео», ни мармелада. Она берет коробку крекеров на воде, надеясь, что они похожи на обычное печенье.

— Спасибо.

Ногти бабушки постукивают по столешнице. Раз-два-три-четыре.

— Не за что.

С таким же успехом она могла бы заменить эту реплику на «Мы закончили?»