Я — ярость

Бедняжке Бруклин сказали, что она грубая, толстая, грязная, надоедливая, шумная, липкая, плаксивая и плохо себя ведет. Как будто никогда раньше бабушка не встречала маленьких детей. Возможно, думает Элла, мама приучилась соблюдать правила с ранних лет (как и сама Элла). Вероятно, бабушка в самом деле никогда не видела детей, которым не приходилось специально делать себя меньше, чтобы соответствовать прихотям жестокого взрослого.

Но самое ужасное, что бабушка не позволяет ей покидать особняк, а в старом доме остались очень нужные вещи, которые мама забыла привезти и ради которых стоит рисковать столкнуться с отцом. Ее машина так и осталась стоять на подъездной дорожке, а там школьная сумка с тетрадями и ноутбук (без них не разобраться с летним списком для чтения), а еще дамская сумочка с деньгами и удостоверением личности. Кроме того, там лежат противозачаточные таблетки: Элла пьет их не потому, что занимается сексом, а потому, что у нее очень тяжелые месячные и таблетки спасают от спазмов, сильного кровотечения и чудовищных перепадов настроения. Если она пропустит еще один плановый прием, то придется просить бабушку купить прокладки и… о, нет-нет-нет, пожалуйста, только не это.

Ей нужно забрать свои вещи. Немедленно.

Весь день Элла ведет себя просто идеально: исполняет все приказы бабушки без малейших комментариев и следит, чтобы Бруклин была занята и не шумела. Готовит ужин (кускус из коробки и консервированные овощи), который бабушка одобряет (в отличие от Бруклин). Тихо укладывает сестру спать пораньше, а потом стучит в дверь бабушкиной спальни.

— Да? — раздается раздраженный ответ изнутри.

Элла открывает дверь и видит бабушку: на кровати, в шелковой пижаме. Нахмурившись, Патрисия снимает очки для чтения и откладывает книгу в сторону.

— Бабушка, могу я завтра одолжить твою машину, пожалуйста?

Глаза у бабушки вылезают из орбит.

— Шутишь? Нет, разумеется. И речи быть не может!

И, конечно, не спрашивает, с чего ей вдруг потребовалось авто.

Элла пробует другую тактику.

— Тогда можешь ты меня отвезти к нам домой? Мне надо кое-что забрать.

Бабушка фыркает и снова нацепляет очки на нос.

— И думать забудь. Здесь есть все, что тебе потребуется. А если нет, то можем просто заказать… — Она обрывает себя на полуслове, скользит взглядом по стенам. — Ничего тебе не нужно. А теперь отправляйся спать.

— Это лекарства.

— И твоя мать не привезла их тебе?

Теперь настает очередь Эллы отвести взгляд. Мама была очень сердита и обиделась, что Элла в одиночку отправилась в Центр планирования семьи за таблетками. О таких вещах они предпочитают не говорить.

— Она забыла.

Бабушка качает головой. У большинства людей этот жест подразумевает печаль и сочувствие, но ее покачивание головой означает: ты идиотка и ты сама виновата.

— Не похоже, чтоб ты умирала. В кровать, пожалуйста. Сейчас же.

— Да, мэм.

Элла тихо закрывает за собой дверь и идет к кухонной стойке. Уже девять, но бабушка еще не включила сигнализацию.

Возможно, это ее единственный шанс.

Она спешит наверх — за ключами, туфлями, черными джинсами и толстовкой. Летними ночами во Флориде довольно душно, но куда важнее оставаться незамеченной и защититься от комаров. По району бабушки круглосуточно курсируют машины, опыляющие территорию от насекомых, а еще Элла каждый раз обтирает себя и Бруклин салфеткой с репеллентом — но чем больше, тем лучше. Она сует в задний карман телефон и выскальзывает на улицу через боковую дверь (это достаточно далеко от спальни бабушки).

Со стороны дома между заборчиком и гаражом есть крошечная щель, и Элла протискивается туда, втянув живот. Она идет по идеально чистым тротуарам, держась в тени. На улице никого: ни пешеходов, ни машин. Щебечут птицы, пищат летучие мыши, лягушки квакают, а по кустам шуршат более крупные животные — правда, Эллу это не особо пугает. В этой части Флориды нет ни медведей, ни волков, ни других хищников; в любом случае, это район, где живет бабушка, а значит, всех представителей дикой природы здесь истребили или одомашнили до состояния пуделей. Вскоре Элла оказывается возле будки охранника возле ворот и тихонько отпирает калитку для пешеходов. В будке кто-то есть, но он сгорбился перед телевизором. В основном охрана беспокоится о том, как бы кто не проехал внутрь на машине, а вовсе не о тех, кто пешком покидает территорию. За воротами снаружи даже тротуара нет.

Дом бабушки примерно в шести с половиной километрах от дома Эллы; по большей части туда можно дойти по тротуарам и пешеходным переходам. До того как Ярость распространилась по штату, здесь ходили, ездили на велосипедах и толкали перед собой маленькие тележки, выбираясь за продуктами. Предполагалось, что в этой части пригорода ходить пешком никто не будет, потому что всё так далеко, но должны же все эти люди как-то добираться из пункта А в пункт Б. Элла никогда не проходила этот путь пешком, но дорогу она знает.