Я — ярость

Поначалу это довольно просто. Машин нет. Ночь жаркая, но приятная, со стороны океана веет бриз, хотя до залива не меньше пары километров. Элла потеет в своей толстовке, но рада, что сливается с темнотой. Только когда она ждет зеленый у светофора на большом перекрестке, ей приходит в голову, что в ночи кроются угрозы посерьезнее Ярости, что по улицам все еще могут ходить похитители, педофилы, насильники и просто отъявленные подонки. Она жмет на кнопку еще и еще, надеясь, что сигнал побыстрее сменится, — но не может заставить себя перейти на красный, ведь она и так уже нарушает установленный властями штата комендантский час.

Наконец-то зеленый, и Элла торопится перейти дорогу. И тут в нос резко бьет мерзкий, невыносимый запах, он забивает рот и глотку, ее тошнит. Элла оглядывается в поисках мертвого опоссума или енота, но потом видит невнятную кучу под окнами «Полов Большого Фреда». Темно, к тому же куча в тени, и ей не видно клетчатую рубашку или размозженную голову — только яркие брызги крови на желтой стене. Отсюда они кажутся даже не красными, а черными.

Да это же труп.

До этого она видела только одного мертвеца — дедушку Терри, но он был чистым, припудренным, красиво одетым и лежал в дорогом, обитом бархатом гробу. А еще играла классическая музыка и возле гроба лежали маленькие мятные леденцы. Этот труп — нечто дикое, неухоженное, не подлежащее контролю, что-то, к чему нельзя притрагиваться. Элла пугается до чертиков, как будто может подхватить от трупа какую-то заразу. Он пролежал здесь по меньшей мере двое суток, и… Нет, нельзя так обращаться с телом человека, но что она может? Эта странная беспомощность — другая сторона Ярости.

Элла переходит на бег, стараясь поскорее убраться оттуда, и добегает до массажного кабинета «Красный лотос». Говорят, здесь женщины торгуют собой, а неотесанные мужчины приходят сюда за «счастливым окончанием», и здесь ничуть не более безопасно, чем у магазинчика Большого Фреда. Ботинки скользят на гравии под навесом, и чей-то грубый голос спрашивает:

— Заблудилась?

Элла бежит.

Она бегает не очень хорошо — и это еще мягко сказано. Тот месяц занятий по абонементу «Персональный фитнес», когда тренер заставлял их пробегать по полтора километра трижды в неделю, был, вероятно, худшим месяцем в ее жизни. И все же Элла бежит, пока дыхание не пропадает окончательно, и тормозит под уличным фонарем, чтобы хоть чуть-чуть перевести дух. Она возле большого красного амбара на углу, раньше тут была лавка для местных: они продавали свежие продукты, молоко, дорогой мед, а еще сюда подъезжали грузовики, полные еды, латиноамериканской музыки и спутанных рождественских гирлянд. Однажды они с мамой и Бруклин стояли за одним из этих столиков и ели кукурузу на палочках — но весь этот домашний уют сгинул. Как и большинство малых бизнесов, он почти успешно поборол эпоху ковида и окончательно сдался, когда настало время Ярости. Они все еще не возобновили торговлю — и не факт, что возобновят. Одинокий фонарь освещает ряд засохших помидорных кустов перед домом, а проволочные оградки походят на маленьких призраков.

Господи боже, когда ты один на улице ночью, то все кажется жутким.

Элла возобновляет шаг, постепенно ускоряясь. Она снова в жилом районе, но это Флорида, так что большинство людей предпочитают жить в отгороженных кварталах. Собаки лают на нее сквозь щели в живой изгороди, потом мимо с визгом проносится грузовик, едва не доведя Эллу до сердечного приступа. Она еще никогда не ходила так, а сейчас была просто вынуждена добираться пешком. Ее семья во всем полагается на автомобили (за исключением того, что в этот самый красный амбар за фруктами, кукурузой и лимонадом они ездили на гольф-каре). Идти — это так небезопасно, так беззащитно. Она идет и ощущает себя крошечной и слишком медлительной.

А еще — до странности, до дикости живой.

Она чует все: бассейны, собак, бродячего скунса, плохо спрятанную травку, розы; может по запаху различить сосны, апельсиновые деревья и дубы. Где-то воздух горячий, а возле озер и прудов — прохладный и влажный. Она идет мимо чьих-то окон и слышит музыку, а где-то (к несчастью соседей!) репетирует в гараже очень паршивая группа (от этих звуков Элла даже вздрагивает). Она перестает думать о себе как о чужаке и захватчике и воображает, что она дикое животное, слоняющееся по округе. Это помогает переосмыслить все: она не посторонняя, а часть этого мира.

Наконец-то их район. У них нет охранника в будке, зато есть кодовый замок на воротах и на калитке для пешеходов. Элла набирает номер, который остается неизменным уже лет пять (хотя подразумевается, что его должны менять каждые три месяца) и с облегчением выдыхает, когда двери распахиваются.

Наконец-то она в безопасности. Дома.

Ну, если не считать… дома ведь никогда не было безопасно.

Тем не менее чувство приятное, пусть и насквозь фальшивое. Чувство, что ты принадлежишь этим местам.