Я — ярость

Он неторопливо идет к себе в будку, берет телефонную трубку, угрожающе заносит палец. Кому он там собрался звонить, полицейским?

Это все неважно.

Он ее не пропустит.

Она медленно едет назад, дорогой гравий хрустит под шинами. На перекрестке Элла останавливается, не понимая, куда ехать дальше.

Утром она приедет, и здесь будет Гомер. Он пропустит ее, он ведь ее знает.

Но до утра надо найти безопасное место, где можно укрыться на ночь.

Правда, безопасных мест уже нет. Их не осталось.

26.

На прикроватной тумбочке у Патрисии стоит мощное снотворное, так что она не особенно терзается беспокойством, прежде чем провалиться в сон. Этот дом — ее крепость, она уже убедилась в этом. Она вычеркнула из списка посетителей все имена (кроме собственного), а значит, ни Челси, ни Дэвид не заявятся сюда без приглашения — как и Рэндалл, и его белочка-секретарша. Он вообще с ней не связывался, хотя и обещал, что пришлет Диану. На данный момент этот особняк и все, что внутри, принадлежит ей — и Патрисия намеревалась защищать их всеми доступными средствами. Она провела в таком режиме первые сорок лет жизни и легко возвращается в него снова, это как велосипед. Патрисия спит глубоко и без сновидений.

Пока внезапно не просыпается в темноте, не понимая, где она и что происходит. Просыпается от какого-то шума.

— Бабушка? Бабушка!

Патрисия Лейн не из тех женщин, которые приходят в восторг, когда их будят. Она предпочитает сама определять распорядок дня, и даже если все остальное в этой вселенной не подлежит ее контролю, нет никаких причин, по которым маленький ребенок может стоять под ее запертой дверью, стучать и визжать, как умирающая кошка.

Она потягивается и встает, раздражаясь от щелчков и хруста, которые напоминают, что тело у нее не такое уж молодое и свежее. С преувеличенной осторожностью она идет к двери. Комнату едва освещают солнечные лучи, пробивающиеся сквозь плотные шторы. Патрисия отпирает дверь и обнаруживает Бруклин: лицо все в слезах, глаза безумные.

— Бруклин, девочкам не подобает так себя вести. — Патрисия поднимает бровь.

— Но бабушка! — Нижняя губа у Бруклин дрожит, она наклоняется вперед и обхватывает бедра Патрисии, обвивается, как минога, утыкаясь лицом в шелковую пижаму в промежности. — Эллы нет! Мне приснился кошмар, я проснулась, а ее там нету и нигде нету!

Последнее предложение переходит в вопль, который все тянется и тянется. Боже милостивый, этот ребенок вообще не дышит? Неужели никто никогда не учил ее… ну, не реветь?

Челси, конечно, тоже была ребенком, но не требовала к себе столько внимания. Патрисия всегда считала, что детям нужны четкие последовательные правила, что объятия и ласки превратят их в мягкотелых слабаков. Вот почему она всегда держала Челси на расстоянии вытянутой руки и не боялась хлестнуть ее — словами или деревянной ложкой, — если дочь не подчинялась сразу же. При всех своих недостатках Челси уже в этом возрасте отлично знала, как о себе позаботиться, и очевидно, что она не передала эту черту своей дочери.

Патрисия гладит ребенка по голове, как собаку, и осторожно отстраняет ее от себя, пока Бруклин не отлипает окончательно. Она так и стоит, в своей слишком маленькой сорочке с яркими лошадками.

— Ты проверяла в туалете и снаружи?

Бруклин смотрит на нее так, будто Патрисия говорит на незнакомом языке.

— Нет.

— Ну тогда тебе следует хорошенько поискать, прежде чем будить людей ни свет ни заря.

— Но уже семь часов.

Патрисия качает головой.

— Хватит спорить.

— Я не спорю! Я просто сказала, сколько сейчас времени.

Выразительная пауза. Патрисия смотрит в глаза Бруклин.

— Ты все еще споришь.

Бруклин распахивает рот, руки сжаты в кулаки. Она выглядит такой сердитой и растерянной, и Патрисия невольно задается вопросом: чем же Челси была так занята, вместо того чтобы научить своего ребенка уважать взрослых? Уж конечно не работой. И не уборкой по дому.

Сплошное разочарование.

Вот почему Бруклин не может трезво оценить ситуацию и мудро промолчать.

— Я не спорю! Нет! Я говорю тебе, что Эллы нет, а она никуда не должна была уходить, и ты должна ее найти!

Бруклин, красная и злая, заливается слезами и убегает, и слава богу — Патрисии не приходится объяснять, что все это время она спорила, возражала и вообще копала себе яму. Испытующий взгляд ребенка больше не тревожит ее покой, и после глубокого вздоха Патрисия проделывает стандартный утренний комплекс, надеясь, что это поможет ей восстановить спокойствие. Раздвигает занавески, пьет таблетки, встает на весы, чтоб убедиться, что в ее бесконечной борьбе со слабеющим метаболизмом не произошло катастрофических изменений. Все в порядке. Распушив волосы и подвязав халат, Патрисия обходит дом в поисках каких-либо следов присутствия старшей внучки.