Я историю излагаю... Книга стихотворений

Сплю в обнимку с пленным эсэсовцем,мне известным уже три месяца,Себастьяном Барбье.На ничейной земле, в проломезамка старого, на соломе,в обгорелом лежим тряпье.До того мы оба устали,что анкеты наши — деталинезначительные в той большой,в той инстанции грандиозной,окончательной и серьезной,что зовется судьбой и душой.До того мы устали оба,от сугроба и до сугробацелый день пробродив напролет,до того мы с ним утомились,

что пришли и сразу свалились.Я прилег. Он рядом прилег.Верю я его антифашизмуили нет — ни силы, ни жизнини на что. Только б спать и спать.Я проснусь. Я вскочу среди ночи —Себастьян храпит что есть мочи.Я заваливаюсь опять.Я немедленно спать заваливаюсь.Тотчас в сон глубокий проваливаюсь.Сон — о Дне Победы, где пьянот вина и от счастья полногодо полуночи, да, до полночион ликует со мной, Себастьян.

Метр восемьдесят два

Женский рост — метр восемьдесят два!

Многие поклонники, едвадоходя до плеч,         соображали,что смешно смотреть со стороны,что ходить за нею — не должны.Но, сообразивши, продолжали.Гордою пленительною статью,взоров победительною властью,даже,   в клеточку с горошком,         платьемвыдавалась —         к счастью и к несчастью.Город занял враг   войны в начале.Продолжалось это года два.

Понимаете, что же означаликрасота   и метр восемьдесят два?Многие красавицы, помельчеростом, длили тихое житье.Метр восемьдесят два,      ее пометя,с головою выдавал ее.С головою выдавалвражьему, мужчинскому наскоку,спрятаться ей не давалза чужими спинами нисколько..Город был — прифронтовой,полный солдатни,      до женщин жадной.Как ей было

      с гордой головой,выглядевшей Орлеанской Жанной,исхудавшей, но еще живой?Есть понятие — величье духаи еще понятье — голодуха.Есть понятье — совесть, честьи старуха мать — понятье есть.В сорок третьем, в августе, когдагород был освобожден, я сразузабежал к ней. Помню фразу:горе — не беда!Ямой черною за ней зиялиэти года два,а глаза светились и сиялис высоты метр восемьдесят два.

Как убивали мою бабку