Я не вижу твоего лица

- Мать справилась. Мы с отцом, бабушка и дедушка  были рядом. Она нашла себя. Стала собирать травы, изучать их и готовить сборы. Всё на ощупь и с помощью обоняния. Вот этот сбор, что мы с тобой пьём – успокаивающий. Расслабляет, помогает уснуть. Но  как же ей было тяжело встречаться со своими коллегами, осознавать, что теперь, чужая для них, им не нужна и не интересна. Да и её бывшие подруги стали реже заходить, а если и заходили, то обращались с нею, как с умалишённой, разве что не сюсюкали. Именно тогда я и решил стать психологом. Правда, в эту глушь ехать вовсе не собирался. Ну да ладно, как получилось, так получилось.

Чай приятно согревает горло, аромат мяты, ромашки и ещё чего-то пряного, душистого, но незнакомого разливается во рту.  Даже не хочется портить его грубым вкусом печенья. Но голодный желудок всё же даёт о себе знать, и я то и дело тянусь за ним, а оно крошится.

Голос Давида Львовича убаюкивает, уносит в края, где шелестит высокая трава, в которой яркими пятнами пестреют цветы. Над головой простирается нежно-голубое небо, а там, вдали белеют верхушки гор. Картинка яркая, сказочная, чёткая, и я на мгновение начинаю верить в то, что моё зрение ко мне вернулось.

Где же находится этот благодатный край? В суете школьных и бытовых будней, я совсем забыла получить книги. Да и когда мне их читать? На уроках? Во время вечного дежурства, от которого, наверное, больше мне никогда не откреститься?

- Когда я здесь появился, - продолжает психолог. – Коллеги пришли в недоумение. Они никак не могли понять, зачем школе психолог? Начались гонения.

- О нет, - говорили одни. – Я не могу отдать вам класс. Мы делаем генеральную уборку.

Здесь, как я погляжу, весь персонал интерната помешан на уборке, вот только чище от этого не становится.

- Даже и не просите! – вскрикивали другие. – Мы идём на прогулку.

А школьная администрация, зная обо всём происходящем, требовало от меня отчётов о моей работе.

Если в классе во время моей работы ребята шумели, мне говорили, что я не могу держать класс. Если шли ко мне за помощью, то твердили, что я зарабатываю дешёвый авторитет. Если я пытался выступить на собрании – перебивали и предлагали послушать более опытных коллег, ведь я ещё совсем юн и ничего не понимаю.

Но однажды, на пике своего отчаяния и желания плюнуть на эту деревушку и вернуться домой, я неожиданно задал себе вопрос:

- А что они чувствуют, когда видят тебя, брат?

И вот тогда, всё для меня встало на свои места. Они, все эти матёрые тётки меня боялись. Боялись моей молодости, моей прогрессивности, моей способности увлечь ребят. Вместо того, чтобы читать нудные нотации о том, что такое хорошо, а что такое плохо, я проводил тренинг, в процессе которого, дети сами делали выводы. Парни без опаски могли обратиться ко мне со своими мальчишечьими проблемами, девочки просили сыграть на гитаре. Я стал детям старшим братом, опытным взрослым другом.  Молодость оказалась плюсом, а не минусом. А опыт работы приходит во время непосредственно самой работы. Матёрые тётки это понимали, чувствовали, как их влияние ослабевает, и боялись. А страх, как известно, порождает агрессию. Мне стало легко, я почувствовал себя свободно, уверено. И это моё ощущение собственной свободы как-то отразилось в моём облике, другого объяснения я найти так и не смог. Так как отношение ко мне изменилось. Может, все эти Натальи Георгиевны, Светланы Петровны и Анны Ивановны и перемывают мне кости в учительской, но открыто  не нападают, и работать не мешают.

Задай себе подобный вопрос, Алёна, узнаешь много полезного о своих одноклассниках, я тебе гарантирую.  Хотя нет, на данный момент тебе не до вопросов и ответов. Чай моей маменьки сработал безотказно.

Слова Давида разноцветные, скользкие и юркие, как рыбки. Пытаюсь ухватить смысл, но он уходит, оставляя пустоту. Кабинет, залитый небесным светом, кажется нереальным, движения медленными, тягучими. Меня подводят к низкой кушетке, и я ложусь. Мягкий плед опускается на мои плечи. Где-то на краю слабо брезжит понимание того, что мне нужно идти на урок, что будет неправильным, если я отрублюсь прямо здесь, да и Надька, если узнает, порвёт меня на несколько маленьких Алёнок без жалости и угрызений совести.  Но  сознание погружается в сон, мягкий, бархатный, без сновидений.

* * *