Я не вижу твоего лица

- Вы знаете, что должно сейчас случиться. Оно становится ближе с каждой секундой. Ваши сердца ускоряют ритм, они бьются в страхе, вы задыхаетесь. А оно идёт к вам, неумолимое, жуткое. Оно подходит, подходит. Оно уже почти рядом с вами. Вы слабы и беспомощны. Грудь разрывается от нехватки воздуха, кишечник сжимается в спазме. Сильнее, ещё сильнее. Ноги и руки сводит судорогой. Боль, боль, и ничего кроме боли. Но вы знаете, что сейчас, сию минуту должно произойти это. Дыхание смерти всё ближе, всё явственнее.

Несколько глоток завыло, захныкало. Жутко и отрадно было смотреть на страх этих мерзких людишек. Знать, как они ничтожны. Как уязвимы.

В спёртом воздухе классной комнаты резко запахло мочой и фекалиями. Под Лапшовым на светлом, продранном в нескольких местах линолеуме, блестела лужица характерного жёлтого цвета. Под прозрачным капроном Надиных колготок бежала коричневая струйка. На толстых круглых щеках Натальи Георгиевны блестели  крупные жемчужины слёз. Директриса дышала тяжело, грудь её вздымалась и опадала, с трудом качая воздух.

- Открывайте глаза! – резко скомандовал Давид. – Оглянитесь! Вы в классе.

Головы вращались. На изумлённых лицах сменялись эмоции. Облегчение, удивление, радость и страх. Страх от того, что тела оставались неподвижными.

- Что за хрень?- прохрипел Лапшов. – Чё это было?

- Ты обоссался, как последнее чмо, -раздельно проговорил Давид, указывая на лужу.

Губы мальчишки мелко задрожали, от чего Давид испытал стыдное наслаждение.

- Интересно, что скажут твои друзья- гопники, когда узнают, что ты обмочился под себя?

Лапшов затрепыхался, пытаясь встать, но паралич держал крепко, и единственное, что удалось мальчишке, так это пукнуть, громко и зловонно.

- Фу, Лапшов, - Давид демонстративно поморщился. – Зачем ты воздух портишь?

Лицо Егора покрылось красными пятнами бессильной злобы, но Давид больше на него не смотрел.

- А ты, Кукайкин, - психолог подошёл к прыщавому парнишке. От одной только мысли, что ручки его Алёны дотрагивались до этих мерзких красных пупырьев с жёлтыми гнойными сердцевинами, его замутило. – Тоже штанишки обмочил, небось?

Парень побледнел ещё больше, хотя и без того напоминал кусок мрамора, такой же безжизненный, серый и пятнистый.

- Прекратите! – прохрипела директриса. – Ваши действия противоречат всем этическим законам!

- Зато ваши действия, наверняка, прописаны в учебниках этики, - глумливо усмехнулся психолог. – Заставить девочку, ослабленную болезнью грести снег, а потом наблюдать за тем, как её топят в баке с помоями. Ведь наблюдали же, я прав?

Зелёные, словно бутылочные стёкла, очки сползли на нос, что доставляло женщине дискомфорт,  и директрисе безумно хотелось их поправить, посадить на место.

- Это жестоко, бесчеловечно! Чем вы лучше фашистов?

Умному Артёмке хотелось покачаться, но, не имея такой возможности он кивал стриженной под ёжик  головой. А в черноте его очков, прыгало отражения классной комнаты, парты, выкрашенные в зелёный цвет, исписанная химическими формулами доска, квадраты окон и сам Давид.

- Знаешь, парень, - голос Кирченко немного смягчился. Артёма он уважал, за целеустремленность, рассудительность и  самостоятельность. Парнишка мог без всякой помощи добраться в любую точку области. Прекрасно ориентировался на местности, не используя трости, а ещё,  без особого труда, легко  чинил и телевизоры, и магнитофоны, и электрические чайники. - Я бы мог, как это и полагается школьному психологу, провести с вами беседу, поиграть в игру, на сплочение коллектива, попросить найти в Алёне хорошие качества, а в себе – плохие. Но ты же прекрасно понимаешь, что всё это- полная фигня. Вы бы послушали, поржали, и всё бы вновь встало на круги своя. Я прав? А почему  прав? А потому, что если поступок остаётся безнаказанным, то будет повторяться вновь и вновь.

- Это вы меня решили наказать! – взвизгнула Наталья Георгиевна, и струйка слюны брызнула ей на подбородок, стекла в глубокую складку и заблестела в ней. – А может, вам хотелось наказать Ирину Борисовну? Не много ли вы на себя берёте? На каком основании?

- На том основании, что я сильнее вас,- Давид одарил математичку своей лучезарной улыбкой. – Ну, как, посидите до вечера, или пожалеть?

- Пожалуйста, - губы Казаковой едва шевелились, в распахнутых, влюблённых глазах блестела мука и ещё что-то, похожее на какое-то нездоровое, неправильное восхищение.

- А ведь она тоже говорила «пожалуйста», - хлёстко ударил Давид, от чего лица, как ребят, так и педагогов напряглись в ожидании новых унижений. – Разве вы пожалели? Разве вас тронули её слёзы? Нет! Вы продолжали терзать, как стая стервятников. Каждый из вас был в тот момент сильным, могучим, чувствовал власть над другим человеком, ощущал своё превосходство. Ну, как? Нравится вам сидеть в собственной моче, не имея возможности даже рукой пошевелить?

- Мы так больше не будем, - завыло несколько девчонок. – Простите нас.

Детский сад, да и только.