После приятно проведенного дня в разговорах о вчерашнем успехе со знакомыми, которые приходили, мы с женою поехали к нашим в Неопалимовский переулок поделиться нашею радостью. А. Д. Мейн, по обычаю, принял близко к сердцу наш успех, и мы по этому случаю (как и вообще в подобных случаях) распили всею семьею бутылочку шампанского Составляли планы дальнейшей стратегии в этом направлении, перебирали имена тех, кто даст нам что-нибудь, и тех, кто заведомо ничего не даст. Вернувшись домой в двенадцатом часу, мы нашли на столе письмо из Петербурга от М. С. Скребицкой с извещением о том, что она готова внести в Государственный Банк 20000 руб. на устройство в Музее зала Праксителя в память своего отца, воспитателя императора Александра II, генерал-адъютанта Юрьевича. Нашей радости, что она так скоро отозвалась на письмо мое к ней от 31-го марта, не было конца.
Много было хлопот перед открытием Комитета, которое назначено было на 27 апреля. Звонки в нашей квартире раздавались так часто, появлялись чужие люди и в особенности репортеры и «интервьюеры» московских газет, учуявшие носом, что новое событие в общественной жизни доставит им, этим пролетариям прессы, живущим исключительно подножным кормом, лишний десяток рублей в ближайшие дни, так что детвора, заслышав звонок, кричала на весь дом: «Папа, мама, няня – еще Музей идет». А взрослые члены семьи сетовали, постоянно стесняемые этими прохожими через залу в своих делах. Отдаленность и разбросанность мест жительства всех нужных лиц, при отсутствии телефона, крайне стесняла и затрудняла ход дела. К тому же наступал сезон дачных хлопот и переездов, которые увлекали будущих деятелей по Комитету за город и потому попечитель учеб[ного] округа Некрасов порешил поставить в моей квартире телефон от Комитета. При всем этом жена постоянно следила, чтобы лечение мое продолжалось правильно: чтобы я своевременно принимал мышьяк и бром, в свое время завтракал и обедал. А как тут было быть пунктуальным при визитах, переписке, звонках, толчее в доме, где сидели и товарищи мои Трескин и Романов, и Иезбер, и сторонние посетители. Чтобы выпроваживать гостей, жена придумала средство присылать обед мне в кабинет; но это ничему не помогало. Гости, соболезнуя, сидели и вели свои речи, к бессильному огорчению жены.
Особое затруднение представлял вопрос о мере участия Историко-филологического факультета в деятельности созидаемого Комитета. Как учреждение, служащее пользе Университета, Комитет должен был бы иметь своими членами и всех профессоров нашего факультета. Это было бы корректнее с точки зрения Университета и факультета как единой коллегии. Не видеть этого не мог только слепой. Но практической пользы для дела возникновения Музея это вступление 17–20 человек только в силу их служебного, официального положения принести нисколько не могло.
В этом убеждало меня прежде всего соображение, что чем больше числом коллегия, тем она инертнее, ленивее, бездеятельнее. Является при этом больше слов, разглагольствий, положим, очень хороших, искренних, часто красноречивых, но и очень часто совершенно бесполезных. Большая численность препятствует сплоченности отдельных членов во имя поставленной идеи.
Это введение всего факультета к тому же нисколько не подвинуло бы материальной стороны Комитета, которая, пока не появится здание Музея, составляет главную цель наших стремлений. Оттого, что в коллегию войдет большое количество профессоров, ради одного этого обстоятельства никто не пожертвует и одного липшего рубля. Приносят деньги Московскому университету, понимая под сим высшего представителя науки и образования в Москве, но не такому-то профессору, не такой-то профессорской компании. Придется по сердцу обществу или более богатым его представителям идея, провозглашенная именем Московского университета, средства потекут с разных сторон. А не будет этого, коллегия профессоров как таковая тут ничему не поможет. Доказательство Московский университет видел воочию не далее ½ года назад, когда Некрасов, Зверев и Боголепов, увлеченные успехом возникновения нескольких клиник на Девичьем поле исключительно на средства дарителей, как Морозовы, Шелапутин, Базанова, Пасхалова, Солодовников (этот дал 200 т. руб. за чин дейст[вительного] ст[атского] советника, торговавшись из-за этого до неприличия, до цинизма; теперь он ищет звезды, но с этого нахала и циника не хотят в министерстве финансов взять менее ½ миллиона на какое-нибудь благотворительное учреждение), решили устроить целую сеть студенческих общежитий на благотворительные средства…
С московской точки зрения это «сидение» Университета в роли просителя перед богатой Москвою считается провалившимся. И на этот раз не помогли делу ни роль Московского университета в общественном сознании, ни наш торжественный выход. Не нашла себе сочувствия, очевидно, идея студенческих интернатов, хотя, безусловно, прекрасная сама по себе…