Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен

Однако на самом деле женские и мужские этапы часто сталкивались и задолго до 1943 года. Об одной из таких встреч рассказала Евгения Гинзбург в книге «Крутой маршрут» (эпизод относится к июлю 1939 года):

«Мы смотрим, смотрим не отрывая глаз на плывущий перед нами мужской политический этап. Они идут молча, опустив головы, тяжело переставляя ноги в таких же бахилах, как наши, ярославские. На них те же ежовские формочки, только штаны с коричневой полосой выглядят ещё более каторжными, чем наши юбки…

Вдруг кто-то из мужчин, наконец, заметил нас:

— Женщины! НАШИ женщины!..

Это было подобно мощному электротоку, который разом одновременно пронизал всех нас, по обе стороны колючей проволоки… мы и они кричали и протягивали друг другу руки. Почти все плакали вслух…

— Милые, родные, дорогие, бедные!

— Держитесь! Крепитесь! Мужайтесь!

— Возьмите вот полотенце! Оно ещё не очень рваное!

— Девочки! Котелок кому надо? Сам сделал, из краденой тюремной кружки…

— Хлеб, хлеб держите! После этапа ведь отощали вы совсем…

Сразу начались бурные романы… Более высокой, самоотверженной любви, чем в этих однодневных романах незнакомых людей, я не видела в жизни. Может быть, потому, что тут любовь действительно стояла рядом со смертью…

Аллочка Токарева, у которой завязался пламенный роман с одним парнем из Харькова, простаивала у проволоки целые ночи напролёт. Глаза её горели фанатичным блеском. От её лагерного благоразумия не осталось и следа. Она готова была, если надо, броситься с кулаками на “начальника колонны” — самодержицу Тамару. Но та смотрела очень равнодушно на “эту беллетристику”. Никакой серьёзности она не усматривала в платонических излияниях у проволочного заграждения.

— Пусть их — лишь бы счёт сходился при проверке… На то и транзитка…»

Такая «транзитная любовь» была типична не только для «политиков». То же самое происходило и с «бытовиками», и с блатными. Уркаганы запечатлели «пересыльно-этапную любовь» в известной лагерной песне:

Я встретил девочку на пересылочке —Она фартовою пацаночкой была,И ей понравилась улыбка жуликаИ откровенные жиганские глаза.И вот идёт этап, и уезжаю я,

И уезжаю я, быть может, навсегда.Но ты не плачь, не плачь, моя пацаночка,Ведь я вернусь и заберу тебя.Вот сроки кончились, вернулись жулики,И воротился я в любимый город свой.Но среди всех подруг не нахожу я вдругГолубоглазенькой пацаночки своей.

Спросил — ответили: «С другим уехала,С другим уехала, быть может, навсегда…»И в жизни в первый раз у жулика из глазСкатилась крупная жиганская слеза.

Скорее всего, песня родилась в ГУЛАГе уже военного времени. Не случайно в ней идёт речь о «фартовой пацаночке» (то есть о юной девушке, явно далёкой от политики, но, судя по определению «фартовая», близкой к уголовному миру). Если в описании довоенного этапа у Евгении Гинзбург присутствуют исключительно женщины из категории «политических», то Снегов подчёркивает, рассказывая об этапе 1943 года: «Профессиональной воровкой и проституткой в этом этапе являлась чуть ли не каждая третья. Со следующими этапами их ещё прибывало».

Примерно в то же самое время возник и другой, ещё более известный лагерный романс об этапе и «пацанке»: