Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен

Ранние ярко выраженные симптомы пеллагры — тёмные грязно-коричневые пятна на лице, шее, руках и ногах. На кистях и предплечьях потемнения приобретают вид «пеллагроидных перчаток», на стопах и голенях — «пеллагроидных сапожек». Тело покрывается сухими шелушащимися чешуйками, язвами, гнойными пузырями, лицо — сыпью, коркой («пеллагрозная маска»). Вокруг глаз — пигментация в виде «пеллагрозных очков», на веках потемнение кожи напоминает кровоподтёки. Всё это сопровождается зудом и жжением. Запущенная пеллагра ведёт к деменции — слабоумию.

Потрясающую картину болезни воссоздал Варлам Шаламов в рассказе «Перчатка»:

«Моя болезнь называлась пеллагра… Я почувствовал, как кожа моя неудержимо шелушится, кожа всего тела чесалась, зудела и отлетала шелухой, пластами даже. Я был пеллагрозником классического диагностического образца, рыцарь трёх “Д” — деменции, дизентерии и дистрофии… Кожа сыпалась с меня, как шелуха… Помню страстное постоянное желание есть, неутолимое ничем, — и венчающее всё это: кожа, отпадающая пластами.

…Я почувствовал, что у меня отделяется, спадает перчатка с руки. Было занятно, а не страшно видеть, как с тела отпадает пластами собственная кожа, листочки падают с плеч, живота, рук.

Настал день, когда кожа моя обновилась вся — а душа не обновилась.

Было выяснено, что с моих рук нужно снять пеллагрозные перчатки, а с ног — пеллагрозные ноговицы.

Эти перчатки и ноговицы сняты с меня… и приложены к “истории болезни”. Направлены в Магадан вместе с историей болезни моей, как живой экспонат для музея истории края, по крайней мере, истории здравоохранения края…»

Пеллагра долгое время была одной из основных причин смертности по ГУЛАГу в целом и на Колыме в частности. Так, в 1942–1943 годах более половины всех смертей пришлось именно на пеллагру, а в некоторых лагерях — до 90 % смертей. Даже в 1945 году эта страшная болезнь давала 8,5 % смертности.

После всего описанного выше не кажется преувеличением строка песни, где с горечью утверждается:

Встречать ты меня не придёшь,А если придёшь, не узнаешь.

Порою заключённые не узнавали даже сами себя. Иван Алексахин пишет: «Однажды, разгружая ящик со стеклом, я был поражён — на меня смотрел мой 60-летний отец. Больше года я не видел себя в зеркало и тут понял, почему меня все блатные называют старик. За один год я постарел на несколько десятков лет, а было мне только двадцать девять». Екатерина Кухарская, описывая встречу мужского и женского этапов, сетует: «Искали своих, но узнать даже самого близкого человека среди этой толпы людей, обезличенных одинаковой одеждой, отросшими, почему-то у всех рыжеватыми бородами и общим выражением измученных жёлтых лиц, было невозможно». Варлам Шаламов в стихотворении «Камея» назвал Колыму «страной морозов и мужчин и преждевременных морщин».

Но вот что удивительно… Многие лагерники, которые прошли суровые колымские испытания — холодами, изнурительным трудом, голодом, многолетней изоляцией и издевательствами, — после освобождения жили до глубокой старости, сохраняя ясный ум и работоспособность. Колыма ломала слабых — но уж сильных, выносливых она закаляла, как закаляют булат. Хотя — не дай Господь никому из нас пройти такую закалку…

«Будь проклята ты, целина»: блатные и студенческие переделки

Многие блатные и лагерные песни, как известно, существуют не только во множестве разнообразных вариантов, но и подвергаются переделкам, пародируются, меняются сюжетно и т. д. Не минула чаша сия и песню о Ванинском порте. Правда, по сравнению, скажем, с «Муркой» или «Гоп со смыком» колымский гимн перекраивался не столь часто. При этом создатели новых версий порою бездумно «скрещивали» куплеты, которые противоречили один другому. Так случилось с вариантом, который был записан фольклористом Владимиром Бахтиным в 1990 году от бывшего заключённого И. Морозова и условно назван «Лагерная»:

Я знаю, меня ты не ждёшьИ писем моих не читаешь.Но чувства мои сбережёшьИ их никому не раздаришь.А я далеко, далеко,И нас разделяют просторы.

Прошло уж три года с тех пор,Как плаваю я по Печоре.А в тундре мороз и пурга,Болота и дикие звери.Машины не ходят сюда,Бредут, спотыкаясь, олени.Цинга меня мучает здесь,

Работать устал, нету силы.Природа и каторжный трудМеня доведут до могилы.Я знаю, меня ты не ждёшьИ в шумные двери вокзалаВстречать ты меня не придёшь…Об этом я знаю, родная.