Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен

Однако надо отметить, что на урановых рудниках у заключённых были и особые привилегии. Во-первых, здесь чётко соблюдались зачёты рабочих дней. Так, Шаламов в рассказе «Иван Фёдорович» замечает: «Он получал зачёты — по три дня за день — как перевыполняющий план работы урановых рудников Колымы, где за вредность зачёт выше “золотого”, выше “первого металла”». Во-вторых, на уране рабочим начислялась довольно высокая заработная плата. Мой покойный тесть, Алексей Васильевич Макаров, отбывал срок наказания в то время, когда закрывались урановые разработки. Многих заключённых с Бутугычага перебрасывали в сибирские лагеря (что считалось смягчением режима). Алексей Васильевич вспоминал, что на сибирских заключённых колымчане произвели неизгладимое впечатление: роскошные дублёнки, шикарные унты, расписные рукавицы и шарфы… А главное — пачки денег, которыми колымские зэки швыряли направо и налево. Сибиряки назвали это событие «этап Дедов Морозов»…

Создаётся впечатление, что песню об «атомной руде» сочиняли люди, которые сами не имели к урановым рудникам никакого отношения. Всё это смотрится как малохудожественная самодеятельность. Особенно строка о том, что блатные отнимали у арестантов последнюю пайку. Урановые рудники как раз обеспечивались лучше всех остальных лагерей, и за пайку там уж точно не дрались.

Зато следующий перепев создан наверняка уголовниками, и в нём присутствуют все атрибуты, присущие классическому песенному блату в его самых дурных и пошло-сентиментальных образчиках. Это — расшифровка аудиозаписи «Ванинского порта» в исполнении некоего В. Чутко, сделанная в конце 1960-х — начале 1970-х годов. После первых шести традиционных куплетов «колымского гимна», которые завершаются словами —

Встречать ты меня не придешь —Об этом мне сердце сказало,

— следует огромный «хвост» импровизации на тему «старушки-мамы»:

Для всех остальных я чужой,От них и не жду я привета.

И только старушке однойЯ дорог, как бабье лето.Она мне постель соберётИ спать меня тихо уложит,Слезами мне грудь обольётИ руки на сердце положит.Вот сплю я и вижу я сон —Как будто далёкие грозыГремят и гремят за окном —

Проходят этапом обозы.Вдруг слышу в сенях разговор —Как будто за мною явились.И щёлкнул винтовки затвор,И с грохотом двери открылись.И я просыпаюсь от сна,С тревогой гляжу я на двери —Лишь мать пред иконой одна

В углу преклонила колени.Будь проклята ты, Колыма,Что названа чудом планеты.Сойдёшь поневоле с ума,Отсюда возврата ведь нету.

Песня чётко распадается на две составные части. Первая — классический текст, вторая — «самопал» низкого пошиба, комментировать который бессмысленно, настолько он беспомощен. Это «продолжение» интересно как попытка приблизить, вернее, низвести великую лагерную песню до уровня примитивного блатняка. Причём попытка далеко не единственная — есть не один пример «обогащения» «Ванинского порта» ещё более чудовищными перлами блатных стихоплётов — впрочем, тоже достаточно традиционными для жанра тюремного романса. Однако они не привились и были отторгнуты. Это ещё раз свидетельствует о том, что фольклор всё-таки оставляет в своей сокровищнице лучшие образцы жанра и отметает всякий мусор.

В то же самое время сохранилась остроумная переработка-пародия, созданная в середине 1950-х годов московскими студентами, которых посылали убирать урожай на целинных землях Алтая:

Я помню Казанский перрон.Под звон заунывной гитары

Как шли мы по трапу в вагон,Бросались на грязные нары.Здесь редко бывает вино,А пиво ночами нам снится,В карманах мы носим зерноИ ночью нам чудятся птицы.Будь проклята эта судьба,Будь проклята смена ночная,Будь проклята ты, целина —Столица Алтайского края.