Я считаю по 7

Это уж чересчур.

Девчонка была странная. Неужели не видно?

Посмотрите хоть на ее одежду, и на волосы, и на очки, и на чемодан с колесиками. Послушайте этот полушепоток и смех, который звучит так, будто ее придушили.

Слушайте, да она по-вьетнамски заговорила! Что за ерунда, а?

Может, она шпионка, или как минимум полная ботанка. Если хочешь выучить иностранный язык, нужно, чтобы тебе его силой пихали в горло – как все в этой жизни.

Куанг Ха не будет жалеть девчонку только потому, что ее родители погибли в аварии.

Ну, может, сначала, когда он только услышал, а она вся задрожала, ему было ее немножко жалко, но сейчас – никакой жалости.

Никакой.

Ни за что.

Он будет жалеть только себя.

Потому что он не просил, чтобы его рожали. Не просил, чтобы отец навсегда уехал на грузовике и не вернулся.

Он не просил жизнь, в которой абсолютно все пахнет лаком для ногтей. И его одежда, и даже ботинки были пропитаны этой химической вонью.

И вот что его еще бесило: обычно он спал в трусах.

А теперь как?

На трусах были нарисованы роботы. Как у маленьких детей. А он ведь старшеклассник!

Мать так и не научилась отличать крутую одежду от тряпок для идиотов, потому что ей главное – купить подешевле.

Вот и придется теперь спать в штанах, чтоб девчонка не увидела роботов.

Спать в штанах было противно – штанины наматывались на ноги, не давали согнуть колени и улечься на бок, как он любил.

Как будто мало того, что спать приходилось на полу в гараже, стоявшем на самой глухой улочке Бейкерсфилда.

На следующее утро Ива сказала Маи, что не пойдет в школу. Слово «никогда» не прозвучало, но Маи его расслышала.

Ива говорила твердо.

Куанг Ха воспользовался предлогом и заявил, что ему образование вообще не нужно, но его никто не слушал.

Брат с сестрой собрали рюкзаки и вышли в переулок, уже успевший раскалиться под лучами солнца. Маи пообещала Иве, что придет сразу после занятий.

Накануне Патти продиктовали номер окружной Службы по защите детей. И Патти собиралась позвонить туда как можно скорее, потому что к Иве должны прикрепить социального работника, который официально откроет дело.

Патти полагала, что как только родственники узнают о случившемся, то немедленно слетятся на подмогу, а нет – так явятся друзья семьи и возьмут дело в свои руки.

У каждого человека есть близкие люди.

Оставалось только надеяться, что люди, которые решат позаботиться об этой странной маленькой девочке с влажными темными глазами, смогут ей помочь.

Глава 22

Вот бы отключить солнце и жить в темноте.

Я просыпаюсь, подо мной матрас, он лежит на полу, а это – гараж через переулок от маникюрного салона мамы Маи.

Кажется, я очень долго не могу сообразить, где я нахожусь.

Вот бы это был сон.

Это не сон.

Случившееся вчера не было сном.

Тяжкий груз произошедшего опускается мне на плечи и давит сильнее силы тяжести.

Меня раздавит в лепешку.

Мне всего двенадцать лет, а я уже дважды потеряла родителей.

Если проанализировать вероятность того, что при рождении от тебя откажутся, а спустя 147 месяцев и 7 дней ты вновь лишишься обоих законных опекунов, шансы на это будут стремиться к нулю.

Что-то вроде одного процента от процента.

Я по-прежнему могу ходить, говорить, дышать, но все это бессмысленно.

Просто тело так привыкло.

Я не вернусь в школу.

Любой, кто посмотрел хоть пару фильмов о жизни животных, знает, что одиночку стадо никогда не примет.

Впрочем, стадо, если не считать Маргарет З. Бакл, и так меня никогда не принимало, так что я не много теряю.

Когда там средние классы перестают каждую неделю соревноваться в правописании? Эти соревнования – единственное, что мне нравилось в школе.

Больше я в «Секвойю» ходить не стану, и скучать буду только по одному человеку.

По мисс Джуди.

Это школьная медсестра.

Она имела со мной дело чаще, чем с остальными, и мы с ней любили поговорить о санитарии и гигиене.

Пусть у нее все будет хорошо.

Я сижу в самой глубине салона, близ кладовки, где хранят все необходимое.

Я нашла диванную подушку и поставила ее стоймя, чтобы отгородиться.

Мне хотелось остаться в гараже, потому что там темно, но Патти твердо сказала, что я должна быть у нее на глазах.

Я не хотела спорить.

Я ее совсем не знаю.

Позавтракать здоровой едой не удалось, и не потому, что у них ее не было, а потому, что я по-прежнему не могу глотать.

Ко мне прикрепили социального работника.

Так говорит Патти Нгуен, когда вешает трубку.

Я прошу у нее бумагу и ручку. Приходят две маникюрши. Мне все равно.

Я хочу записать свои мысли. Но не те, которые на самом деле. Нельзя же написать на бумаге, что мне хочется кричать изо все сил, кричать до тех пор, пока горло не разорвется в клочья.

Поэтому я составляю список.

Я хочу на нем сконцентрироваться.

Через час в салон приходит женщина.

Но не за маникюром.

Судя по тому, как она держится, ее мучают боли в поясничном отделе позвоночника. Наверное, она подолгу сидит за столом. И имеет чрезмерно развитый брюшной пресс.

Я бы ей это сказала, но мне совершенно все равно.

Теперь я знаю: все мы живем в мире, полном боли. Только моя боль сильнее ее боли.

Женщина с больной спиной заговаривает с Патти.