Я уйду с рассветом

— Тогда я должна вам кое-что показать.

Она провела нас по внутренней галерее в другую часть церкви.

— Под криптой есть тайная комната, — объяснила она, спускаясь по каменным ступенькам винтовой лестницы. — Мы держали их там, пока Оуэн и Северин готовили безопасный транспорт.

Прохладный склеп освещала только лампа аббатисы, а тишину нарушали лишь наши шаги. В стенах были вырублены арки. Одни служили гробницами, в других, как в витринах, хранились человеческие останки. Аббатиса подвела нас к последнему склепу — глубокому, вмещавшему с десяток черепов. Она начала передвигать их. Шарлотта в ужасе отшатнулась.

— Они не станут возражать, верно? — сказала матушка Клеманс, сгребая черепа на одну сторону и забираясь в образовавшуюся нишу. Она толкнула заднюю стенку, казавшуюся сделанной из камня, и исчезла в темноте. — Будьте осторожны. Тут небольшой выступ перед ступеньками и поверхность неровная.

Шарлотта взглянула на меня:

— Справитесь?

— Должен.

Я подсадил ее в проем и, склонившись, держал за руку, пока она не перепрыгнула на ту сторону склепа.

— Стою на твердой земле, — сообщила она.

Я последовал за ней, обдирая о камни плечи. Пока полз, желудок и легкие сжались в комок, лоб покрылся капельками пота.

Склеп был сооружен с целью скрыть узкую винтовую лестницу, которая уходила во мрак. Когда я спрыгнул с метровой высоты выступа на ступеньки, аббатиса уже спускалась по лестнице. Шарлотта, ждавшая несколькими ступеньками ниже, потянулась, схватила меня за руку, и мы последовали за настоятельницей. Стены были настолько узкими, что мне приходилось протискиваться боком, и только крепкая ладонь спутницы удерживала мое трепыхавшееся сердце в груди.

К моему облегчению, ступени наконец закончились, приведя нас в бывшую часовню. От увиденного там я замер как вкопанный. Дыхание перехватило, и вовсе не из-за тесноты. Шарлотта сжала мои пальцы и побледнела.

— Боже мой… — прошептала она и посмотрела на меня широко распахнутыми потемневшими глазами.

Аббатиса переводила взгляд с меня на Шарлотту. Между бровей у нее появилась складка.

— Вы ведь сказали, что знаете про сеть Оуэна?

Я открыл рот, но не издал ни звука. Думал, что знаю, да. Но перед нами предстали не произведения искусства и не чемоданы с семейными реликвиями.

Из темноты на нас смотрели девять детей.

XIII

8 апреля 1942 года

Дорогой отец!

Теперь мы все должны носить с собой документы.

Все, кому исполнилось шестнадцать.

Думаю, ничем хорошим это не закончится.

Оуэн

Анри

По их лицам я понял, что именно они нашли в пещерах. Глаза у женщины, бледной как полотно, были широко раскрыты и потемнели. Лицо мужчины помрачнело и застыло. Монашка, которую он вынес оттуда на руках, выглядела так, будто не протянет и до утра.

Как только они скрылись из виду, направившись на ферму, где остановились накануне вечером, я сам исследовал пещеры. Из-за подземной реки там было влажно. Совершенно неподходящее место для картин. Художник-любитель, пусть и не лишенный таланта, в искусстве Оуэн смыслил мало. Он просто хотел внести свой вклад в войну, помогая евреям.

Углубляясь в лабиринты все дальше, я ухмыльнулся. Внести свой вклад. Отдельные личности — капли в океане бытия. Меня никогда не переставало забавлять тщеславное стремление этих энтузиастов отдать жизнь ради великого дела.

Я никогда не обманывался на сей счет. Мое имя будет забыто, стерто из памяти, возможно, еще до того, как меня не станет. Ничто не вечно, кроме искусства.

Я ничего не имел против того, чтобы Геринг конфисковал большую часть бесхозных коллекций, найденных мной для его парижских рабочих групп. Он делал это без любви. Жирный хитрый боров собирал произведения искусства, потому что хотел прослыть интеллектуалом. Но меня вывело из себя, когда на коллекции попытался наложить свои скользкие ручонки Гитлер. Этот dummkopf[56] не отличит рококо или барокко от бумажки, которой подтирает свой зад.

Лучшее я, разумеется, придержал для себя. И прокололся. Я считал, что мне все сойдет с рук, и такая самоуверенность стоила жизни моему верному преданному Герхарду. У меня сжимались внутренности при мысли о том, как эти ублюдки явились в мой дом, хлестали мое элитное вино, рассиживались на моей мебели. Лапали, мучили мою жену.

Я спустился в чрево земли, пройдя все тоннели, обыскав каждую пещеру.

«Ты должен найти их, Генрих, — сказал Геринг. — Его творчество — это сердце Blut-und-Boden.[57] Мы не имеем права оставлять эти произведения в грязных руках».

Два года назад я их нашел. Правда, доложить Герингу не удосужился. Когда я увидел картины на малюсеньком чердаке в Париже, то сразу же представил, как замечательно они будут смотреться у меня в библиотеке.