Я уйду с рассветом

— У меня есть должок перед ними.

— Так это личное? Вы просите об одолжении?

Я не мог подкрепить просьбу приказом, поэтому изобразил покорную мину:

— Да.

Клаус почесал подбородок.

— Это создаст определенные неудобства. Мне нужно получить от него кое-какую информацию. — Его слишком увлекали сами пытки, чтобы заботиться о получении ответов от несчастных. Девушка, привязанная к опрокинутому стулу, застонала. — Я слышал, что ваша коллекция живописи не хуже, чем у Геринга.

Слухи соответствовали действительности — во всяком случае, соответствовали раньше, — но я меньше всего хотел ему в этом признаться. А что осталось от моей коллекции теперь, я и сам не представлял.

— У Геринга восхитительное собрание, — сказал я. — Сомневаюсь, что с ним что-то может сравниться.

— Я хочу получить одну из тех картин Дега, что вы вывезли из Парижа. Одну из «Обнаженных». — Он наклонился и провел рукой по телу измученной девушки. Она отдернулась от него. — Нет, две. Я ведь вам двоих отдаю.

— Очень хорошо. Только они у меня дома. Я не смогу доставить вам картины немедленно.

Скорее сожгу полотна Дега, чем отдам ему в лапы.

Гауптштурмфюрер посмотрел мне в глаза:

— Может быть, в следующий раз оказавшись в Германии, я навещу вашу жену и заберу картины. Я слышал, в ваше отсутствие к ней заезжали гости. Еще один не помешает. Верно?

Улыбка у меня получилась натянутой — я с трудом расслабил челюсть.

— О, она — замечательная хозяйка.

Пожалуй, я его придушу. Обхвачу горло и буду смотреть, как его морда становится багровой, глаза наливаются кровью и жизнь уходит сквозь мои пальцы.

— Итак, решено. Подождите, пока я приведу их. И прошу вас, — протянул он мне свинцовую дубинку, — не отказывайте себе ни в чем.

Я принял дубинку, представляя, как размозжу его голову шипованным ядром.

— Вы так любезны, гауптштурмфюрер…

Когда он вышел, я отбросил дубинку и приблизился к девушке. Она заплакала.

— Тихо, мадмуазель.

— S’il vous plait, ne me blessez pas…

[75] — Голос у нее надломился.

— Я и не собираюсь. — Я почти шептал, поглаживая ее волосы. Как если бы обращался к собаке. Она плакала, голова ее болталась в неестественном положении: Клаус и его идиоты привязали ее вверх ногами. Пряди касались пола, лежали в луже крови. Позвоночник у нее был сломан. Через рассеченную кожу виднелись обломки белой кости. — Тише, тише. Он больше не причинит тебе вреда.

Она издала содрогающийся вздох, рыдания сотрясали ей грудь:

— Merci,[76] месье.

— На здоровье, моя милая, — сказал я и сломал ей шею.

Звуки выстрелов испугали меня, я замер, проклиная свою глупость. Распахнув дверь, я протиснулся мимо охранников и бросился по тоннелю на крики. Конечно же, он убьет их, прежде чем передать мне.

XVIII

16 ноября 1942 года

Дорогой отец!

Я обрел свой путь борьбы.

Я стараюсь не ради твоей похвалы, но надеюсь, что ты будешь мной гордиться.

Оуэн

— Подготовь детей. Нам пора уходить. — Чтобы не напугать малышей, я старался говорить ровным тоном, хотя и задыхался после пробежки.

Шарлотта посмотрела на меня округлившимися глазами:

— Что произошло?

Я взглянул на сидевших вокруг нее ребятишек. Напряжение и страх, все же прозвучавшие в моем голосе, отразились на их лицах.

— Выйдем на минутку.

Шарлотта отложила шитье и последовала за мной.

— Что-то не так, Рис? — Она отряхнула грязь, налипшую на мою рубашку. — Ты ранен?

— Немцы всего в нескольких километрах отсюда.

Она вскинула голову и заглянула мне в глаза:

— В северной долине?

— Так и есть. Человек тридцать, стоят лагерем на дальнем конце ущелья.

— Они тебя видели?

— Нет. Те, которых видел я сам, — нет. Но на высотах могут быть выставлены часовые.

— То есть, возможно, они знают о нас?

— Да. Держу пари, что они отступают и просто пытаются как-то спрятаться и избежать столкновения с авангардом. Но их слишком много. А с детьми на руках…

— Нет, рисковать мы не вправе. — Наморщив лоб, Шарлотта вглядывалась в северную долину. — Ты собери рюкзаки, а я займусь детьми.

Пока Шарлотта надевала на детей плащики и завязывала им шарфы, они беспокойно жались поближе к Отто. В воздухе еще стояла утренняя прохлада. Ничего, как только мы начнем восхождение, они согреются. Шарлотта сняла свои ботинки-оксфорды и переобулась в сапоги с шерстяными носками, которые привезла из Парижа.

У нас имелись шесть матрасов и восемь одеял, инструменты, которые я захватил из сарая, оружие и боеприпасы солдат — из аббатства, аптечка первой помощи — из скорой. Еды нам должно хватить на неделю. В самый маленький рюкзак я засунул одеяла и аптечку, постаравшись не перегружать его, так как нести этот рюкзак предстояло старшему из детей. Продукты, припасы, оружие и матрасы я поровну распределил между двумя другими рюкзаками.

Шарлотта завернула Симону в одеяло и помогла ей забраться в рюкзак. Когда я пристроил его у себя за спиной, моя подруга подняла другой рюкзак и, накинув лямки мне на плечи, уложила его поверх первого, с ребенком.

— Ей удобно?