Я вернусь. Повесть

– От тебя воняет, как из табачной лавки!

До меня медленно доходит ужас того, что только что натворил.

– Ты животное! ― добивает меня Оксана.

Я не ожидал от неё такой реакции и выдаю в ответ неловкую шутку:

– Я знаю: я обезьяна в очках.

– Ты не обезьяна, а свинья! – отрезает Оксана и выходит, хлопнув дверью.

Она никогда не говорила мне такого… Но и я ведь никогда не изменял ей! А разве я изменил? Сказать ей, что ничего не было, что она несправедлива? Почему же несправедлива? Как говорил Иван Карамазов: «Хотел убить, значит убил»… В моём случае, хотел изменить, значит изменил. Я предал Оксану: не знаю, как это могло случиться. Вчера ещё я побил бы того, кто посмел бы мне даже намекнуть на такую возможность.

Что же теперь делать? Как жить? Мир рушится прямо мне на голову.

X

Оксана со мной не разговаривает. Тяжко! Куда бы деться?! Матвейка тоже чувствует неладное ― помалкивает. Берёт пистолеты и автоматы и уходит играть в войнушку.

Я виноват, всё равно виноват перед Оксаной, но думаю только о Наташе – не могу не думать о ней. Взгляд против воли стремится к её окнам. Она не выходит, дом кажется мёртвым: «всё в нём и пусто и темно»11. Беспокойство моё становится невыносимым. Вечером гоню коров домой и еле справляюсь с желанием остановиться и зайти.

Уже в сумерках вижу Наташу. На ней синий домашний халат. Подходит к калитке и наваливается на неё грудью. Закуривает свою длинную тонкую сигарету. Смотрит вдаль. Или в никуда? Ни одного взгляда ни в нашу сторону, ни на разбитую «Тойоту».

Вот и всё: сигарета докурена, думы передуманы. Наташа поворачивается и идёт к дому. Вот она перед крыльцом. Но я не бегу, как вчера, помогать ей. Почему? – Я и так виноват перед Оксаной и боюсь её ревности.

Наташа поднимается на три ступеньки. Не удерживается и падает вперёд, роняя костыли. Испуганно озирается ― не видел ли кто, подбирает костыли, встаёт, хватаясь за дверь, и исчезает в чёрной пасти сеней.

Нехорошо мне. Не по совести поступаю, надо помочь, а я трушу.

На следующий день Оксана уезжает в Райцентр продавать молоко. Я кошу траву телятам в клубном саду. Прибегает Валентина Демьяновна:

– Юрочка! Беги скорей! К Наташе милиция приехала!

Мои редкие волосёнки встают дыбом. Бросаю набитую травой тележку и бегу за «Валечкой». Перед разбитой «Тойотой» бело-голубая полицейская машина. Валентина Демьяновна остаётся на дворе, я поднимаюсь в дом.

Уже в прихожей чувствую густой запах каких-то лекарств. Наташа в чёрном костюме лежит в зале на диване, до пояса укрытая белой простынёю. На столе два пустых флакона, бутылка водки и пустой стакан.

За столом на стуле сидит капитан полиции ― зовут его Евгений Алексеевич Куницын. По комнате ходит молодой, незнакомый мне полицейский, обводит её глазами, нет ли чего подозрительного.

– Вы кто? ― спрашивает он.

– Сосед. Что случилось? Она умерла?

– Отравилась, – уточняет Куницын. ― Мы-то, собственно, приехали взять с неё показания. Водитель второго автомобиля скончался сегодня утром в больнице: возбуждено уголовное дело, а оно вон как обернулось. Вы ничего не хотите сказать?

– А? Нет, не хочу. Впрочем… Она была страшно угнетена эти два дня: словно отсутствовала в этом мире.

– Она не говорила, что из-за неё пострадал человек?

– Нет… Но теперь я понимаю, что именно это её угнетало…

– Да, да… Вот почитайте. Похоже вам адресовано.

Я взял лист «Снегурочки», на котором крупным круглым почерком было написано: «Ребята! Я всё сделала как надо. Моя последняя просьба ― пусть меня не вскрывают!».

– Это можно? ― спрашиваю я Куницына.

– Отчего же нет? Я со своей стороны сделаю всё, что могу. С судмедэкспертом договорюсь: напишет какую-нибудь причину. Допустим, тромб оторвался. Она и так намучилась ― чего её вскрывать.

Звонит Наташин мобильник. Его берёт Куницын.

– Здравствуйте… Вы дочь Натальи Фёдоровны? Должен сообщить вам тяжёлую весть: ваша мама умерла сегодня ночью… Успокойтесь, пожалуйста… Я вам соболезную. Да. Пожалуйста сообщите кому считаете нужным.

– Сколько ей было? ― спрашивает полицейский.

– Она с семидесятого. Сорок восемь.

– Жалко… Молодая ещё!

Выхожу из дому. Валентина Демьяновна рассказывает собравшимся людям:

– Бегу, воздуха нет, задыхаюсь: восторг в горле: «Юра, – кричу, – идём скорей! К Наташеньке ― милиция приехала!». А он отвечает: «Бежим, Валечка! Наверное, беда с ней!».

– А вот и Юра! ― говорит она, увидев меня. ― Ну что?!

– Она умерла.

– Ах! Боже мой! Горе-то какое! Царствие небесное!

Я дома. Перед глазами мёртвая Наташа.

Входит Оксана:

– Что случилось?

– Наталья Фёдоровна умерла.

Оксана закрывает лицо и выбегает во двор.

Я тоже выхожу. Валюсь на скамейку в беседке. На небо набегают серые тучи: «А ведь и правда. Зачем мы хлопочем, куда-то стремимся, работаем, вытягивая жилы – ведь нет ничего, кроме этого бесконечного неба!»12.

Оксана ходит по огороду ― собирает жуков. А я не могу. Пусть всё провалится к чёртовой матери!

– Дедушка, – слышу голос Матвейки, – мы с Артёмкой твою тележку привезли.

– Спасибо, – говорю я.

Пошёл дождь. Я не шевелюсь. Оксана мокнет на огороде. Всё ли ещё ненавидит меня? Ну и пусть.