Я вернусь. Повесть

– Нееет, – говорит она, не замечая моего сарказма, – я уже не могу жить в своём доме! У меня нет дров, нет угля! Я замёрзну зимой! Мне нужна новая квартира. Куда мне идти?

– Боюсь, Зинаида Семёновна, вам некуда идти. Квартиры сейчас дают бесплатно только ветеранам войны.

– Так я же ветеран! Я сорок второго года рождения. У меня способности! Не веришь? Вот смотри…

Зина замирает и вдруг вскрикивает: «Огонь батарея!». В тот же миг небо обваливается на нас со страшным грохотом. Я вскрикиваю и приседаю, втянув голову в плечи, кажется, запахло оплавленным пластиком. Оборачиваюсь ― жива ли Оксана? Жива! Стоит, обхватив голову руками.

– Дедушкааа! ― кричит, выскакивая в сени Матвейка. ― Что это было!?

– Не бойся, молния поблизости ударила.

– А я так испугалсяяяя!

– Не плачь, малыш, не плачь! Это не опасно, это бывает, – успокаивает его Оксана, – ты что делаешь?

– В телефон маленько играл! Бабушка, я не долго играл, минут пятнадцать.

– Ну иди, иди, поиграй ещё немного.

Одна Зина довольна:

– Вот видишь!!! Меня и на фронт возили. Как скомандую: «Огонь батарея!», сразу все немцы взрываются, – она и правда верит, что это грохнуло, благодаря ей.

– Разве я не заслужила, чтобы мне дали квартиру? Я и Ельцину советы давала! Меня в Москву на вертолёте возили.

– Да мы-то не сомневаемся, что вы заслужили, – говорю я, – да только как добиться, чтобы вам предоставили то, что заслужили?

– Юююра, ты только скажи, к кому мне обращаться.

– Наверное, в соцзащиту надо съездить, или к нашему главе администрации. Если они не решат, к самому Петру Петровичу.

– Как дождь кончится, схожу к нашему. Как его звать?

– Иван Денисович.

– Мне б или новую квартиру, или в престарелый дом. В престарелый дом даже лучше. Там печку топить не надо и кормят.

– Конечно, и врачи там есть, и медсестры.

Проходит больше часа. Дождь кончается ― едва моросит. Зина уходит, забив нам буки, как здесь говорят, рассказами о дочери, которой у неё нет и никогда не было, и своих способностях.

Славный дождь! Если не случится какого-нибудь градобития, будет картошка. Как там у Есенина? ― «Как мало надо этим брадачам, чья жизнь в сплошном картофеле и хлебе»3… Оказывается, не вся та Русь ушла. Мы с Оксаной сами в какой-то степени живём мечтами и заботами тех бородачей…

Иду в стайку. Дёрн на дворе как губка впитывает воду. Такой дождище, а воды-то уже нету. Вытаскиваю тележку и тащу в денник телятам. Глядь, а против калитки, раскинув ноги и вытянув шею, лежит на боку мой трёхмесячный телёнок.

– Это что? ― ужасается пришедшая за мной Оксана. ― Он же был здоровым, молоко сосал!

– Слушай! Его молнией убило! ― ошеломлённо говорю я, осматривая телёнка. – Вот шкура опалена ― сюда вошёл разряд. Невероятно! Можно сказать, по Зининой команде нашего телёнка убило!

– Не было печали! Куда его?

– Куда, куда ― на свалку!

– Давай лучше здесь в углу денника закопаем. Чтоб природу не отравлять.

– На свалке и не такая гадость валяется! Но твоё слово закон, давай закопаем.

– Это Боженька нас с тобой пожалел, – говорю я Оксане. ― Увидел, что не по силам нам траву на всех таскать, решил уменьшить поголовье. Витин козёл-то цел?

– Да ходит вон, бородой трясёт.

Вечером гоним домой коров. За мной на велике едет Матвейка.

Из калитки выходит Солдатов ― ждёт кого-то.

– Как дела? ― спрашивает он.

– Матвейка, гони коров один, бабушка уже ворота открыла, – я останавливаюсь и говорю Виктору Игнатьевичу:

– Зина моего телёнка убила.

– Ты что, шутишь?

– Нисколько! ― я рассказываю Виктору Игнатьевичу об утреннем визите Зины и об убитом грозой телёнке.

– Как скомандовала: «Огонь батарея!», так молния в него и ударила.

– Вздор! ― говорит Виктор Игнатьевич. ― Она сто раз командовала, и ни хрена не было. Повезло тебе сегодня чудо увидеть! А я ещё подумал, не мне ли прилетело, уж больно громко ударило ― чуть не оглох! Посмотрел ― холодильник цел, телевизор цел, всё в порядке. А оказывается ― в телёнка… Моего бы козла прибило ― ничего б не имел против, – говорит он, понизив голос.

– Слушай, Виктор Игнатьич, Зина нам сказала, что хочет в дом для престарелых. «Замёрзну», – говорит.

– Так ведь и замёрзнет. – соглашается Солдатов. – Ты у неё бывал?

– Лет пятнадцать назад заходил ― не помню зачем.

– А я был позавчера. Представь мой курятник – там чище, чем у неё в квартире! Стены закопчённые, потолок чёрный, паутина висит лохмотьями, а в комнате стена отошла ― можно ладонь наружу высунуть. Удивляюсь, как она прошлой зимой не замёрзла!

– Так надо же что-то делать.

– А что ты сделаешь? Я ей ремонт делать не собираюсь.

– Витя, – сказала, выходя из калитки, Наталья Фёдоровна, – Готов? Пойдём за козой! А, Юра! Здравствуй! Не виделись сегодня.

– Здравствуй, Наташа.

– Вы о чём?

Ах, как хороша эта Наташа! У неё чёрные, блестящие волосы. Круглое лицо, красивые карие глаза… Нет, очень красивые: большие, чуть выпуклые, завораживающие. Она невысокого роста, чуть полная. Но полнота ей идёт и приятна глазу. Уверенно и твёрдо ступают её полные ножки. Даже походка не оставляет сомнений, что она имеет право повелевать, и её надо слушаться.