Я вернусь. Повесть

– Хорошо, что ты отстаиваешь своё достоинство, плохо, что у тебя нет чувства юмора, я ж беззлобно сказал.

– Ну, дедушка! Знаю, что в полдесятого надо приходить! Но мы играли в футбол один на один! Представляешь! Я только Куделе проиграл! Но ему уже одиннадцать, и он занимается в футбольной школе!

С одной стороны, я рад, что Матвейка оторвался от телефона и в волю набегался, с другой, досадую, что от нашего воспитания он становится всё более разболтанным.

– Есть будешь? ― спрашивает Оксана: для неё важнее, чтобы ребёнок был накормлен.

– А что есть? ― охотно отзывается Матвейка.

– Чай и бутерброд. С колбасой или с мёдом?

– Э-м-м, – думает Матвейка. ― С мёдом!

– Вот видишь, теперь бабушке чай греть, бутерброды готовить! Не видишь, что бабушка устала!

– Ладно, не ворчи, дедушка, – успокаивает меня Оксана.

– Эх мы, педагоги! ― отвечаю я.

– Не педагоги, а бедогоги, – ухмыляется паршивец, откусывая бутерброд.

Ложимся в первом часу.

IV

Лето вернулось. Опять жарко. Вокруг беседки распустились пионы ― запах обалденный, как говорит молодёжь. Шмели гудят, пчёлы с головой влезают в цветки: «И блеск, и жизнь, и шум листов…».5

Оксана уехала с Наташей на рынок. Звоню в Раскатовку знакомому фермеру. Я уже десять лет покупаю у него сено, а сегодня мне нечем кормить быков. Обещает привезти вечером. Оказывается, у них вчера не было дождя. Удивительно!

– Только сено не прессованное, – предупреждает фермер.

– Ладно, застогую.

Матвейка с Артёмкой сидят в беседке и проходят уровни.

– Матвейка! – говорю я. ― Смотри: лето, солнце, каникулы – лучшее время года. Мы в твои годы играли в лапту, вышибалы, в пионербол, в «Двенадцать палочек» – по двадцать человек собиралось, а вы задницы просиживаете с телефонами!

– Дедушка! Тебя послушать, так у вас всё было замечательно, вы пупы земли, а мы козлы и лохи!

– Дерзишь, Матвейка, а это нехорошо. Идите-ка, покатайтесь на велосипедах, ножки разомните, а не то закиснете, ссутулитесь, ожиреете. Уж ты не заставляй меня прибегать к силе.

– Пойдём, – теребит Артёмка моего внука.

Матвейка кладёт телефон в карман шортиков.

– Матвейка, отнеси в дом, положи на стол! Выронишь ― разобьётся.

– Не разобьётся, я его уже много раз ронял ― он небьющийся.

Мальчишки сели на велосипеды и уехали.

Валентина Демьяновна приходит сообщить, что дедушка уехал в «пансионатор», заодно приносит большую чашку виктории. Не взять невозможно: она ставит в сенях и убегает. Вот такая она! Кто хоть раз сделал ей, как она считает, добро, тот не избегнет её долгой, долгой благодарности.

Иду в клубный сад косить траву телятам. Через час приходит Оксана. Увозит первую тележку, вторую, третью. Виктор Игнатьевич удивляется, отчего я не покупаю бензокосилку. Не знаю, я привык косить литовкой, ненамного меньше накашиваешь, зато удобней и двадцать тысяч не надо тратить.

Дома меня встречает Матвейка:

– Дедуль, Артёмкина бабушка выкосила двор, сказала, чтобы ты пришёл и забрал траву.

– Хорошо, пойдём со мной, поможешь.

К Артёмкиной бабушке Лиде иду со старым дырявым покрывалом. Стаскиваем с внуком траву и укладываем на него. Завязываю концы и, взвалив на спину, иду домой. Мне не тяжело: хоть я и согнут в три погибели, но пока запросто утаскиваю четырехведерный мешок зерна чёрт знает, как далеко.

Встречаю Серёгу Трубочкина:

– Серёж! Мне обещали сено привезти. Поможешь сложить?

– Какие проблемы? Конечно помогу.

Фермер приезжает в шесть часов на «Кировце» с девятитонным прицепом. Привозит сорок центнеров вики с овсом по сто восемьдесят рублей, вываливает их на подготовленные мной доски и уезжает ― прощайте семь двести!

Приходит Серёга, уже приняв допинг. Но немного – работать годится.

Мы с Серёгой подаём сено, Оксана укладывает.

Сначала работаем молча. Потом Серёга говорит:

– Вот мы с тобой всю жизнь в деревне отработали. Ты богаче меня, я вообще пролетарий, даже беднее пролетария, – у меня, на фиг6, и цепей нет. Я ничего против не имею ― ты больше работаешь ― я тебя уважаю. Мы производили продукты и сейчас производим, кормим народ. Не знаю, сколько ты зарабатываешь, но знаю, что немного по сравнению со всякими артистами, режиссёрами, я уж молчу за предпринимателей и чиновников. Нет, пойми правильно, я не завидую – пусть они больше получают! Но не в тысячу же раз! Я небольшого ума, меня здесь дурачком считают, но четырнадцать морей я знаю, и понимаю, что это несправедливо. Без песен проживёшь, а без еды подохнешь. Кто установил такие расценки, что две песни за вечер стоят больше, чем молоко и мясо, что мы с тобой произвели за всю жизнь?

– Рынок оценил. Но это не я сказал ― так говорят по телевизору.

– Мало что там говорят. Но я знаю, что это несправедливо. Я не согласен!