Яков. Воспоминания (СИ)

— Говорят, появляется он в низинах, на некоторое время, — рассказывал Ермолай, — особливо, когда с полигона ветер дует. И солдаты при этом рядом. Зверь дохнуть стал от этого тумана, птица. Люди стали болеть. А еще говорят, вместе с солдатами видели англичанина, Брауна, за которым Вы меня шпионить заставили.

— Ну так уж и шпионить! — возразил я.

— Ну, а как же это называется, Яков Платоныч? — спросил егерь. — Я Вас прошу, ну не по мне эта должность! Ну что в нем особенного, в этом Брауне? Ну ездит к нему какая-то дамочка, но Вы и сами прекрасно об этом знаете!

— Да знаю, — отмахнулся я.

— Яков Платоныч! Ну избавьте меня от этой повинности! — попросил Ермолай Алексеич. — Ну Христом Богом молю!

— Ну что с тобой поделать, Ермолай! — согласился я со вздохом. — Будь по-твоему. Ты и так для нас много сделал.

Егерь ушел, рассыпаясь в благодарностях. Уж больно ему филерская служба не по нутру пришлась. Некрасивая это работа, многим она не по душе. Вот только без нее никак пока не обойтись. И кто-то должен делать ее, иначе всем будет очень плохо.

Он ушел, а я снова задумался о тумане, который появлялся в лесу. Раньше я считал, что Анна с Ниной просто надышались каким-то болотным газом. Но после рассказа Ермолая я задумался, не был ли этот газ вовсе не болотным, а вовсе даже искусственным. Если химик Браун разрабатывает какое-то оружие, вроде тумана, способного отравить врага, выведя его из строя, то вполне понятна и секретность вокруг него, и пристальный интерес к нему Разумовского. Судя по тому, что князь активно побуждает Нежинскую общаться с Брауном, он тоже не знает точно, чем занят химик. Но очень хочет узнать. И мне ни в коем случае нельзя ослаблять внимания, чтобы не пропустить тот момент, когда ему это удастся.

Коробейников привел Уллу, которой я принес официальные извинения и позволил ей покинуть управление, запретив, впрочем, уезжать из города до окончания расследования. Она поблагодарила меня несколько высокомерно, но без грубости. Затем я отчитался Трегубову, пожелавшему узнать, как движется расследование, а заодно послал за доктором Милцем, чье авторитетное мнение насчет вещества в вине было мне необходимо. Узнав о найденной броши и арестованной служанке Николай Васильевич пришел в крайне благодушное настроение и даже не стал возражать, когда попросил время для экспертизы вещества в вине. Меня, если сказать по правде, это вино чрезвычайно смущало. Не вязалась очевидная глупость служанки с отравленным вином, ну, никак. Хотя, возможно, ее сообщник был гораздо умнее ее.

В ожидании доктора Милца я вышел из кабинета посмотреть, не пришли ли ответы на отправленные мною запросы, и с изумлением обнаружил Александра Францевича, скромно сидящего в приемной, прижав к груди узелок с вещами.

— Доктор! — кинулся я к нему. — А почему здесь, в коридоре? С вещами?!

— Я доставлен сюда городовым по приказу господина Трегубова, — подавлено ответил мне доктор Милц. — Я полагаю, что я арестован по обвинению в убийстве.

— Какой еще арест? — поразился я. — Это что, Вам городовой сказал?

— Нет, не городовой, — сокрушенно покачал головой Милц. — Но для чего б меня еще сюда привели, как не для ареста?

Господи ты Боже мой! Я послал за доктором городового в присутствии Трегубова, решив, что это будет внимательнее, да и быстрее, чем вызвать его запиской. Мне и в голову не могло прийти, что Александр Францевич, переживающий из-за обвинений Клизубова, сделает такие выводы! Да лучше б я сам за ним съездил!

— Дорогой мой доктор! Ну что Вы такое говорите! — я уж и не знал, как его успокоить, право. — Мы вызвали Вас в управление, чтобы Вы, как эксперт, помогли нам разобраться с этой бутылкой, которую мы нашли у Уллы Тонкуте.

— О! Александр Францевич! — подошел к нам вышедший из своего кабинета полицмейстер. — Приветствую Вас! Рад видеть! Рассчитываем, очень рассчитываем на Вашу помощь. Яков Платоныч уже изложил суть вопроса?

— Так точно, — ответил я.

— Дело серьезное, приступайте! — велел Николай Васильевич. — Убийство графини может вызвать серьезный общественный резонанс. К тому же, мне не нравится этот городской доктор, ох, как не нравится!

— Я его знаю еще со студенческих лет, — взволнованно произнес доктор Милц, поверивший, кажется, наконец, что арест ему не угрожает. — Он, надо сказать, и тогда мне завидовал. Одним словом, мерзавец он.

Нужно было хорошо знать нашего доктора, чтобы понимать, что подобное резкое суждение, тем более о коллеге, он мог высказать только будучи абсолютно выбитым из равновесия.

— А что это Вы с вещами? — поинтересовался полицмейстер, заметив узелок в руках доктора Милца.

— Это мои вещи, — пояснил я, перенимая у доктора узелок.

Незачем ко всем его расстройствам добавлять еще и смущение.

Позже вечером я отправился в гостиницу, чтобы поговорить с Ниной. Она, как и графиня Уварова, прибыла из Петербурга. И вращались они там в одних кругах. Так что я мог вполне рассчитывать на порцию светских сплетен, которые, как знать, могут натолкнуть меня на свежие версии.