— Вполне могла быть шальная пуля этого стрелка, — задумчиво сказал я и велел Евграшину: — Давайте-ка его сюда!
— Дозвольте, я! — вызвался Коробейников.
— Вы телом займитесь, — велел я помощнику.
— Яков Платоныч, — окликнул меня сзади знакомый мужской голос, — мое почтение.
Я обернулся и увидел подходящего ко мне Петра Миронова.
— День добрый, — ответил я, недоумевая, что он забыл на месте преступления. — А Вы…
— Так это ведь я его обнаружил, — поведал Петр Иванович расстроенно. — Иду, смотрю — лежит.
— Когда? — уточнил я. — В котором часу?
— Ну, уж с полчаса тому как, — ответил Миронов, — не меньше.
Беседуя с Петром Ивановичем, я наблюдал, как городовые перекладывают на подводу тело погибшего. Внезапно труп, потревоженный, видимо, их бесцеремонными движениями, застонал и произнес:
— Помогите!
— Яков Платоныч! — воскликнул Коробейников. — Он живой еще!
— Как живой? — я наклонился над телом и коснулся шеи над артерией. Пульс бился, часто и слабо, но довольно уверенно.
— В больницу его везите, — велел я Антону Андреичу. — Проследите там и постарайтесь опросить сразу.
Городовой на козлах хлестнул лошадь, и подвода двинулась со всей возможной для нее скоростью. Я посмотрел ей вслед. Довезут ли? Тряска-то немилосердная, чай не экипаж.
— Очень странно, однако, — сказал Петр Миронов, по-прежнему стоящий рядом со мной. — Я ведь собственноручно пробовал пульс.
— Всякий может ошибиться, — утешил я его. — Я тоже сразу не понял.
— Яков Платоныч, — сказал Петр Иванович, отводя меня в сторону. — Можно Вас на минуточку?
Я пошел за ним с некоторым удивлением. Что еще натворил этот стареющий авантюрист, что ему явно потребовалась моя помощь?
— Яков Платоныч, — обратился ко мне Миронов, когда мы отошли достаточно, чтобы не быть услышанными, — есть ли новости по делу Татьяны Молчановой?
— А Вы почему интересуетесь? — спросил я с некоторым подозрением.
— Так знакомые интересуются, — ответил Петр Иванович, явно не торопясь называть имена этих самых знакомых.
Да мне они, в общем-то и без надобности. Все равно сказать по этому делу мне нечего.
— Пока нет, — ответил я ему. — Ее не нашли. Ни слуху, ни духу. В пору Анну Викторовну подключать.
— Анне Викторовне сейчас совсем не до расследований, — со вздохом ответил мне Петр Иванович.
Я немедленно почувствовал тревогу. Не до расследований? Анне? Что могло произойти, ведь вчера она была в полном порядке. Или напряжение последних дней сказалось, и Анна Викторовна заболела?
— А что случилось? — спросил я Петра Миронова, старательно скрывая охватившее меня беспокойство.
— Так князь просил ее руки, — пояснил Петр Иванович. — Так что все смешалось, все в смятении в нашем доме.
Я почувствовал, как душу мою сковал ледяной холод. И одновременно во мне поднялась горячая волна яростной ревности, не способная растопить этот лед, но готовая сокрушить все на своем пути.
— Могу ли я рассчитывать, если новости будут, что Вы дадите знать? — спросил Петр Иванович, не замечая, к счастью, моего состояния.
— Да-да… — ответил я ему машинально. — Конечно.
— Благодарю, — Миронов поклонился на прощание и, наконец, оставил меня одного.
Я стоял посреди улицы и не был способен шагу ступить. Как же так? Я ничего не понимаю! Ведь вчера мне показалось… Да нет, мне не показалось, я ясно видел… Но как она могла… И почему мне ничего не сказала? Или это ее родители заставили? Мария Тимофеевна вполне могла. Но это же Анна Викторовна, ее нельзя заставить! Так что же случилось?
Или я просто ошибся вчера? И то, что я счел вчера ее любовью ко мне, было лишь благодарностью за спасение? А я, дурак влюбленный, увидел в ее глазах нечто большее и сам себя убедил… А ведь она не сказала мне ничего вчера, ни слова! С чего же я решил…
Господи, как же больно! Я и не знал, что может быть настолько больно!
К счастью, работа, как и обычно, вмешалась, спасая.
— Ваше благородие, — подбежал Евграшин, отвлекая меня, заставляя вернуться в реальность, — нет его. С утра стрелял, потом куда-то ушел. Никто не знает.
С огромным трудом я заставил себя сосредоточиться и понять, о чем это он. Ах, да, отставной подпоручик Замятин, стрелок и потенциальный убийца. Я же приказал его привести.
— Найдите, — велел я Евграшину, — и в управление его.
Работа заставила меня собраться, заставила начать думать. И, тем не менее… Тем не менее, я просто не мог жить, не выяснив все. Я должен был знать правду. Ну не мог же я так ошибаться? Или мог? А она? Как она могла? Тем более, Разумовский…
Понимая, что снова погружаюсь в безумие, в котором перестаю собой владеть, я принял единственно возможное, на мой взгляд, решение. Я должен увидеть ее. Просто увидеть, я даже спрашивать ни о чем не буду. Мне достаточно будет взгляда. Кстати, у меня и повод есть, спасибо Петру Ивановичу.
И, послав Анне Викторовне записку с просьбой о встрече, я направился в парк, ждать. Все равно больше я ничем сейчас заниматься не мог, даже работать. Впервые было со мной такое, чтобы работа не могла меня от чего-то отвлечь.